Всегда презирал мужчин, прибегавших к насилию. Его оцарапанное лицо кровоточило. Две верхние пуговицы на кителе были оторваны и теперь валялись на полу, там же, где и страницы, упавшие со стола. Майор нагнулся и начал собирать листы бумаги, на которые намеренно позволил Лизетт взглянуть: они не представляли для союзников никакого интереса.Поднимая фотоаппарат, он задумался о том, кто дал ей его. Поль Жильес? Элиза? Ладно, выяснять незачем. Расследование этого дела привлекло бы к Лизетт внимание гестапо. Лучше уж считать, что ничего не произошло.Дитер повертел в руке фотоаппарат. Что ж, он сможет вести себя так, будто ничего не произошло. Изнасилование француженки — вовсе не то преступление, которое угрожает ему бессонницей. Однако Дитер изнасиловал не просто француженку, а девушку, пробудившую в нем доселе неведомые ему чувства. Да, в эту девушку он, что называется, влюбился по уши. Так что легкой жизни у него все равно не будет.Нахмурившись, Дитер положил фотоаппарат на стол и вышел из столовой. Необходимо увидеть Лизетт и поговорить с ней. Надо выбираться из той чудовищной ситуации, в которой они оба оказались. * * * Лизетт бегом поднялась по лестнице и промчалась по коридору, ничего не видя перед собой. Только не думать! Не думать! Ни о чем не думать! Влетев в комнату, она захлопнула за собой дверь и зажала ладонями рот, чтобы сдержать крики, готовые вырваться из груди. Только не думать! Начав думать, она сойдет с ума!Силы, которые позволили Лизетт убежать, покинули ее. Девушка опустилась на колени и поползла как раненое животное на четвереньках к кровати. Она сопротивлялась! Вот об этом и надо думать, и ни о чем другом. Лизетт забралась на кровать и раскинула руки. Слезы заливали ее лицо и шею. Она сопротивлялась… сопротивлялась… сопротивлялась…Дверь спальни распахнулась, и Лизетт поняла, что пропала. Она тонет. И никто не поможет ей.— Убирайся! — задыхаясь, вымолвила она и повернула к Дитеру лицо, опухшее от слез. — Боже мой, убирайся!Глаза Дитера были темными, почти черными. Он еще никогда в жизни ни перед кем не извинялся.— Прости. — В его голосе звучало страдание. — Прости меня, Лизетт… прошу тебя.Густые светлые волосы Дитера были взъерошены, оцарапанное лицо побледнело и осунулось. Сквозь распахнутый ворот кителя Лизетт видела, как пульсирует жила на его шее.— Не прикасайся ко мне, — хрипло прошептала она, съежившись на кровати. — Не трогай меня.— Я люблю тебя. — Дитер обнял девушку за плечи, поднял с кровати и пбставил на ноги. — Я понимаю, Лизетт, как ты ненавидишь меня. И для этого у тебя есть все основания…Дрожь охватила Лизетт. Казалось, волны сомкнулись над ее головой и не осталось никакой надежды.— Ошибаешься, — прошептала Лизетт. — Я ненавижу себя. — Она посмотрела Дитеру прямо в глаза, и тут он все понял.— Боже мой! — Он притянул девушку к себе. — Лизетт…любимая моя!Она поняла, что ей не спастись, оставалось только покориться неизбежному. Ее руки обвились вокруг шеи Дитера, губы беспомощно приоткрылись под натиском его губ. И на этот раз он опустил ее на пол с необычайной нежностью.— Я не сделаю тебе больно… обещаю…Юбка и свитер Лизетт упали на пол, как и мундир Дитера. Она дрожала в объятиях любимого, изумленная красотой его тела, упругостью натренированных мышц. Ладонь Дитера ласково скользнула от шеи Лизетт к бедру, и она едва не лишилась чувств от наслаждения. Такого Лизетт никогда не испытывала.Дитер вошел в нее, и у Лизетт замерло сердце. С опытом и терпением превосходного любовника он медленно, шаг за шагом, вел Лизетт в неведомую ей страну наслаждений. И она, слившись с ним в одно целое и забыв обо всем на свете, снова и снова повторяла его имя. * * * Следующие дни и недели были самыми странными, сладостными и горькими в жизни Лизетт. Дитер не сообщил графу и графине об их любви, как собирался вначале. Смерть Поля Жильеса и Андре Кальдрона сделала это невозможным. Так что ни родители Лизетт, ни солдаты Дитера не догадывались об отношениях майора с молодой графиней. Дитер полагал, что после всего случившегося так будет лучше.Они встречались по ночам в комнате, когда-то принадлежавшей бабушке Лизетт и выходящей окнами на море. Поэтому, вспоминая о том, как они занимались любовью, Лизетт явственно слышала шум моря и видела свет масляной лампы, слабо мерцавшей в темноте.Они поведали друг другу о своих детских годах. Дитер рассказывал о прогулках с отцом по Тиргартену, где всего в нескольких ярдах от Курфюрстендам благоухали яблони и груши; о том, как в Вене ему приносили шоколадные пирожные из отеля «Сашер»; о том, как он пил холодный лимонад в берлинском отеле «Адлон».А Лизетт рассказывала о своем детстве, проведенном в Вальми; о том, как они всей семьей отдыхали в Санкт-Морице; о годах, проведенных в женском монастыре; о том, что если бы не война, она поехала бы учиться в Швейцарию, Они говорили о книгах и музыке. Дитер любил Золя, Кафку и джаз, а Лизетт — Флобера и Шопена. Они касались всех тем, кроме войны, словно до их комнаты, расположенной в башне и освещенной масляной лампой, не долетали даже ее отголоски.Пили они хорошее шампанское, без которого Дитер не представлял себе существования, и кальвадос — яблочную водку, приготовленную самим графом. Дитер редко улыбался, но то, как он смотрел на Лизетт и прикасался к ней, убеждало девушку в том, что ее возлюбленный счастлив не меньше, чем она.Лизетт мечтала быть с Дитером всегда, всю жизнь, спать рядом с ним каждую ночь, будить его каждое утро. Ей отчаянно хотелось, чтобы поскорее закончилась война, и она постоянно размышляла о том, как сложится их будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115