Видала пожирало желание. Терзало. Мучило. Ему всего тридцать два. Как он проживет до конца дней своих без Валентины? Как сможет существовать?
Видал натянул поводья, и когда лошадь встала, спрыгнул и бросился на землю, в отчаянии зарывшись лицом в ладони. Когда он поднялся, солнце уже закатилось. Видал провел здесь целый день. Сев на коня, он поскакал домой. В сумерках его лицо казалось ожесточившимся и постаревшим. Если он не может получить женщину, которую любит, значит, найдет других. Десятки. Сотни. Тысячи, если понадобится. И настанет день, когда он забудет о боли в объятиях одной из них. Он вправе ждать от жизни большего, нежели роль опекуна и защитника безумной, живущей с ним под одной крышей женщины.
Весь Голливуд был потрясен. Ракоши брал и бросал самых прекрасных женщин города, заботясь об их репутации так же мало, как о своей собственной. Его называли венгерским дьяволом, и слухи о разнузданных похождениях Ракоши смаковались за каждым обеденным столом, на каждой вечеринке. Говорили, что он каждую ночь занимался любовью с тремя и даже четырьмя женщинами. Самая яркая звезда студии «Парамаунт» пыталась покончить с собой после того, как Ракоши бросил ее. На студии «XX век Фокс» не осталось ни одной актрисы, не побывавшей в его постели. Романтические приключения Эррола Флинта на этом фоне казались всего-навсего проделками зеленого юнца.
Хейзл Ренко читала светскую хронику, отвечала на бесконечные телефонные звонки и не переставала задаваться вопросом, неужели ей предстоит идти по жизни, испытывая горькую жалость к людям, которых она любила всем сердцем. Но что бы ни вытворял Видал вне дома, в Вилладе все текло по-прежнему.
Видал был неизменно вежлив с Карианой, и все ее желания немедленно исполнялись. Хейзл старалась не допускать к ней репортеров и никогда не подзывала к телефону, если звонили посторонние. В доме не оставлялось на виду ни одной газеты. Кариана Ракоши, единственная во всем Голливуде, пребывала в неведении относительно бесчисленных романов мужа. Она отстранилась, ушла в свой мир, куда никто, кроме нее, не мог проникнуть. Поездки по магазинам прекратились. Теперь она довольствовалась тем, что часами сидела с одной и той же вышивкой в руках, к которой даже не притрагивалась, уставясь в горизонт, словно там лежало решение всех ее проблем.
«Наверное, – думала Хейзл, пытаясь уговорить Кари-ану войти в дом после того, как солнце давно село, – ей было бы лучше в лечебнице. Тогда Видал смог бы снова жениться».
Но никто из звезд и старлеток, с которыми связывали его имя, не мог заставить Видала хотя бы улыбнуться. Иногда Хейзл казалось, что на лице Ракоши навсегда застыло мрачное, угрюмое выражение.
Глава 19
Валентина успела несколько минут подержать ребенка, прежде чем Паулосу позволили войти. Малыш весил почти десять фунтов, и это обстоятельство тщательно скрывали от прессы – приходилось, хотя бы ради матери Паулоса, делать вид, что роды были преждевременными.
В лице мальчика не было ничего от Валентины. Вылитый Видал – та же угольно-черная грива непокорных волос. Глаза сначала были зажмурены, особенно когда он оглушительно вопил. Но как только няня положила ребенка на руки Валентине – тот успокоился, и глазки открылись. Впервые мать и сын увидели друг друга. Хотя няня категорически утверждала, что у всех новорожденных голубые глаза, его оказались темными, с густыми ресницами. Маленькие кулачки высвободились из одеяла, в которое малыша завернула няня – он, как и отец, не терпел никаких ограничений.
Валентина с благоговением коснулась нежной, как лепесток, щечки, обводя еще не оформившиеся черты и твердо зная, какими они станут через несколько лет – сильный подбородок, высокие скулы, разлетающиеся брови. Таким сыном Видал мог гордиться. А они с Паулосом будут любить и беречь.
Паулос вбежал в комнату, и облегчение, отразившееся на его лице, не смогло скрыть страданий, пережитых за те часы, пока Валентина в муках рожала сына.
Он быстро подошел к ней и нежно поцеловал, как всегда тревожась только за жену.
– Как ты, любимая? Очень тяжело пришлось? Они не хотели меня впускать, но я слышал, как ты кричала…
Валентина улыбнулась, ощущая в этот миг почти материнскую любовь к мужу.
– Дорогой, роды были совсем легкими. Правда.
Он сел рядом и впервые с потрясенным изумлением перевел взгляд с сияющей жены на туго запеленутыи сверток у ее груди. Он никогда раньше не видел новорожденных и нерешительно протянул палец, который немедленно оказался стиснутым в маленьком красном кулачке.
– Она просто восхитительна, дорогая. Совершенно невероятная малышка!
– Это он, – весело поправила его Валентина.
Малыш снова жалобно сморщился, побагровел, открыл маленький ротик, испуская оглушительный вопль.
– По-моему, он голоден, – сказала Валентина няне-англичанке, которая тотчас вошла в комнату.
– Вряд ли, – уничтожающе бросила та. – Просто вы слишком долго держали его. Подслащенная вода – все, что ему сейчас нужно. Завтра можете начинать кормить грудью.
Ребенка бесцеремонно выхватили из рук матери и унесли.
– Они очень властные, верно? – ухмыльнулся Паулос.
– Да, – согласилась Валентина, все еще ощущая тепло и тяжесть маленького свертка. – Не останусь здесь ни на день больше, чем необходимо, Паулос. Хочу быть дома с тобой и малышом.
– Как мы его назовем?
– Не знаю, – беспомощно отозвалась Валентина. – Думаю, ему не подойдет американское имя. Он совсем не похож на американца, правда?
– С таким хохолком он выглядит в точности как грек, – объявил Паулос, лукаво блестя глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137