Мне не полагалось купаться в ручьях и ходить по узким тропинкам. И мне запрещалось – на все оставшиеся дни моего земного существования – есть с другими людьми, держать на руках детей и заниматься любовью с женщинами.
Джоанна потрясенно молчала. Томас никогда не обсуждал с ней свой недуг, разве что в шутку.
– Это было самое страшное, – сказал он. – Ужасно, когда ты не в состоянии прикоснуться к кому-нибудь или ощутить чужое прикосновение. А остальное… – Он пожал плечами. – К этому привыкаешь. Но быть отделенным от других человеческих существ настолько, что нельзя протянуть руку и… – Он покачал головой. – Конечно, мое состояние таково, что, даже если кто-то дотронется до меня, я не почувствую. Но я хотя бы буду знать, что меня коснулись. Я никогда не задумывался о близости к людям, пока был здоров, принимая это как должное. Вам, наверное, трудно в это поверить, но было время, когда я не испытывал недостатка в женском обществе.
– Мне совсем не трудно в это поверить, – возразила Джоанна.
– Это все арфа, полагаю. Женщины тянутся к музыке.
– Где бы я ни играл, дамам не терпелось наградить меня своими милостями. Однажды я влюбился в одну из них, в Аранделе. Ее звали Бертрада. Она хотела, чтобы я остался там и ценился на ней.
– И что же случилось?
– Я был молод, самонадеян и глуп. При всей моей любви к ней я решил, что не готов осесть на одном месте и обзавестись семейством. Мне нравилось путешествовать, играя на арфе в замках и соблазняя красивых женщин. Поэтому я оттолкнул от себя Бертраду, прибегнув к лжи и обману. Это сработало – и я снова стал свободным человеком. Я ужасно тосковал по ней, но продолжал уверять себя, что когда-нибудь, когда я буду готов связать себя узами брака, я встречу другую женщину, такую же милую, щедрую и остроумную. Спустя четыре года появились первые признаки моей болезни. Надо мной провели похоронный обряд и велели никогда больше не прикасаться к женщине – если только я не женат на ней. Но ведь я позаботился, чтобы этого не было, не так ли?
– О Боже, Томас!
– Не проходит дня, чтобы я не вспоминал о Бертраде из Арандела, не тосковал по ней. Ночами я не могу заснуть, пока не представлю себе, что ее руки обнимают меня, а ее голова покоится на моем плече. – Он угрюмо хмыкнул. – Кто знает? Возможно, если бы я остался в Аранделе и женился на ней, то не подхватил бы эту проклятую заразу.
– Мне так жаль, Томас.
– Я рассказал вам это не для того, чтобы вызвать вашу жалость.
– Я понимаю, почему ты это сделал. Из-за… моего положения. Но это совсем другое дело. Все так сложно.
Он попытался улыбнуться.
– Жизнь вообще сложная штука. Так уж нас создал Господь. – Упершись своей клюкой в землю, он с трудом поднялась на ноги. – Мне пора. Если я просижу здесь слишком долго, кому-нибудь взбредет в голову вырыть яму и закопать меня вместе с мусором.
Попрощавшись с Томасом, Джоанна проследовала по переулку до Милк-стрит, прошла через ворота в ограде, отделявшей дом Рольфа Лефевра от улицы, и направилась прямиком к ярко-красной двери, помедлив лишь при виде чугунного дверного молотка довольно похотливой горгульи с длинным изогнутым языком, напомнившей ей хозяина дома.
Эта мысль придала ей смелости.
На ее стук откликнулась пухленькая горничная.
– Доброе утро, мистрис, – сказала она, открыв дверь.
– Доброе утро. Я хотела бы навестить мистрис Аду. Горничная помолчала, явно пребывая в затруднении.
– Мистрис Ада не принимает посетителей, – сказала оj после короткой паузы. – Она больна.
– Я знаю, что она больна. И все же…
– Этель, кто там? – донесся изнутри голос Рольфа Лефевра.
Девушка на мгновение закрыла глаза с выражением, которое говорило одновременно о страхе и неприязни.
– Тут… пришли к мистрис Аде, сэр.
Джоанна услышала топот шагов на лестнице, и появись Рольф Лефевр.
– Вы, – процедил он, грубо отодвинув Этель в сторону. Джоанна вздернула подбородок.
– Я пришла к…
– Торговцы – и торговки – должны пользоваться задней дверью.
– Я здесь не как…
– Впрочем, можете не тратить силы, обходя дом, – Добавил он с глумливой усмешкой. – Как я уже говорил вам, мы не нуждаемся в ваших поделках.
Он захлопнул дверь, и внутри раздались его удаляющиеся шаги. Повысив голос так, чтобы было слышно за толстой дубовой дверью, Джоанна крикнула:
– В таком случае мне придется навестить моего друга Джона Хаксли.
При упоминании имени олдермена, которому Лефевр наставлял рога, шаги замерли. Затем послышались снова, но уже более медленные и в обратном направлении. Дверь распахнулась, и появился хозяин дома. Его необычно светлые, похожие на льдинки глаза всматривались в лицо Джоанны, словно пытались проникнуть в ее мысли.
– Мы старые знакомые, – солгала Джоанна, одновременно гордясь и стыдясь своей изворотливости. – Мы встречались, когда я служила у баронессы Фейетт де Монтфиш. – Они действительно встречались, но она была совсем ребенком, и вряд ли он ее запомнил.
– А знаете, – протянул Лефевр издевательским тоном, – когда я увидел вас на ярмарке в нарядной одежде, мне пришло в голову, что вы, наверное, пришли к выводу, что выгоднее работать, лежа на спине, чем склонившись над пяльцами. Это Джон Хаксли содержит вас или кто-нибудь другой?
– Меня никто не содержит.
– Бросьте. – Его прозрачные глаза скользнули по ней, заставив ее содрогнуться. – Мужчина способен на многое, тишь бы вонзить свой меч в сладкие ножны такой прелестницы, как вы.
– Прежде чем он это сделает, я найду подходящее место, куда вонзить мой кинжал, – напомнила Джоанна.
– Мне следовало позволить вам воспользоваться им в тот день, – произнес он с злобной вкрадчивостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101