Вскоре он будет посажен в тюрьму. Многие его сообщники по заговору тоже предстали перед законом. Следует надеяться, что никто из них не избежит заслуженной участи».
Ей показалось, что столбы на крыльце покачнулись и зашатались. Пальцы ее судорожно комкали газету.
– Это неправда! Это их новая ложь.
– Неправда? – зло передразнил он ее. – Bсe неправда, что не нравится тебе или твоему отцу! Он схвачен, миледи, понятно вам? Заключен в тюрьму и скоро будет повешен. В этот раз ему не вывернуться, как удавалось раньше.
Он подмял стек и что было сил ударил по перилам; куски белой краски разлетелись во все стороны.
Гампи закричал от страха и начал плакать. Тео осторожно подтолкнула его:
– Беги отсюда, дорогой, быстрее! – Когда ребенок заковылял прочь, она повернулась к Джозефу. – Как смеешь ты так говорить о моем отце? Как ты смеешь?
– Как я смею? – заорал он, – Как ты смеешь вовлекать меня в эти предательские заговоры и тупоумные интриги? Слава Богу, я не имею ничего общего с его недостойными махинациями.
Она задохнулась от возмущения.
– Ты имеешь к этому отношение. Ты верил в это предприятие, был предан ему. Ты дал на это деньги. Ты бывал на острове Бленнерхассетов и был там одним из участников проекта…
Его душила ярость, он сжал кулаки, но ответил он все же гробовым спокойствием:
– Ты ошибаешься, Теодосия. Я не был заинтересован в амбициозных планах твоего отца. Не был я и на острове Бленнерхассетов.
Она вскинула голову. Сначала она остолбенела, и ей показалось, что она ослышалась.
– Ты никогда не был на острове? – переспросила она.
– Я не виделся с полковником Бэрром с тех пор, как он появился здесь незванным в октябре прошлого года и вынудил меня оказать ему гостеприимство.
Смятая газета выпала из ее рук, и легкий ветерок унес ее с крыльца. Тео механически наблюдала, потом обернулась к Джозефу, и во взгляде ее была такая сила презрения, что она пробила броню его ярости.
– Я сделаю все, чтобы не помешать твоему маленькому обману, – сказала она и быстро пошла прочь.
Он схватил ее за плечо:
– Постой, Тео, что ты собираешься делать?
Она высвободилась, не зло, но так, словно он был неодушевленным предметом, мешающим ее движению вперед.
– Я собираюсь в Ричмонд.
– Я запрещаю тебе. Я не хочу, чтобы кто-то из моей семьи имел отношение к этому позорному делу.
– Но я поеду. А ты, если хочешь, можешь считать, что я не принадлежу к твоей семье.
Он отпрянул. Весь гнев его испарился. Он выглядел подавленным.
– Не надо так, Тео. Ты знаешь, я люблю тебя. Ты понимаешь, я ведь и о тебе беспокоюсь. Твой отец совершил позорный поступок.
– Мой отец не совершал позорного поступка. Это невозможно. А если он в беде, то я должна быть с ним. Я вижу из этого писания, что он, в самом деле, в Ричмонде. Но остальному я не верю. Я уверена, что он не под арестом. Он ничем не заслужил этого. Даже враждебность Джефферсона не могла зайти так далеко.
Джозеф снова разозлился. Что за тупое упрямство с ее стороны? Он не мог терпеть ее бессмысленной веры в отца. Он едва удержался, чтобы не ударить ее, попытаться сбить с нее презрительную отчужденность.
– Дура! – закричал он. – Ты не веришь никому, кроме своего драгоценного проходимца-папочки. Вот, может, поверишь его словам.
Он вытащил из кармана смятую бумагу. Увидев знакомый почерк, она выхватила ее у него. Она читала, а он злорадно следил за ней. Он знал записку наизусть.
«Форт Стоддерт, 4 марта.
Я арестован, и завтра меня отправляют на север. Через неделю будем проезжать через Каролину. У меня девять охранников. Меня можно освободить небольшими силами. Лучше всего это сделать в Честере. А..»
– Не понимаю, – закричала она, – ведь это посылали мне. Почему же я не получила письма?
Он молчал. Он не жалел, что перехватил это письмо, но жалел, что гнев заставил его выдать себя. Посмотрев на его лицо, она все поняла.
– Ты не передал его мне, – прошептала она. – Мы могли бы освободить его, как он пишет, а теперь уже слишком поздно.
Его испугала произошедшая с ней перемена. Он ожидал гнева, новой вспышки презрения, но не безысходного отчаяния. Она упала на стул, тупо глядя на перила. Потом она опустила голову.
– Он, наверно, подумал, что я бросила его. Наверно, он надеялся, ждал, вглядывался в каждое лицо в толпе, искал друзей, но все впустую. О, как же ты мог так поступить с ним… и со мной.
Джозеф неуклюже коснулся ее склоненной головы.
– Ну, подумай, Тео, что мы могли бы сделать? Его арестовало правительство. Как я-то мог бы освободить его?
– Мог бы. У тебя есть власть в штате. Можно было бы найти людей, чтобы сделать это. Но ты – трус. Ты думаешь только о собственной шкуре. Я презираю тебя. – Она говорила это совершенно бесстрастно, что особенно было болезненно для него.
– Ты несправедлива, Тео, – начал он.
– Я… я… – он замолчал.
Какого черта он должен оправдываться? Он поступил как разумный человек. Он повернулся и зашагал в дом, сорвав зло на Купидоне, негритенке, который был в это время в коридоре и не догадался вовремя убраться.
Теодосия осталась сидеть на крыльце. Она вспоминала: вот здесь он сидел вместе со мной, тем золотым октябрьским днем, когда впервые рассказал мне про «X». Она снова видела его вдохновенное лицо, вспоминала ощущение славы и величия, которые он внушил ей. Там, в доме, в гостиной на столе, все стоит бюст Наполеона. Отец говорил тогда: «Не думаешь же ты, что я хотя бы не равен этому маленькому корсиканцу?»
Она закрыла глаза, почувствовав, что начинает плакать. Сердито покачала головой. Он ведь ненавидит слезы. Как смеет она отчаиваться? «Это – только временное поражение, – уверяла она себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109