Анну-Марию следовало остерегаться. Если она поймет, что он любит ее…
Жизнь научила его, что любовь всегда используют в корыстных целях. Анна-Мария перевернула всю его душу. Он не мог допустить, чтобы она заметила, какую власть имеет над ним. Вот почему он держался от нее подальше.
Днем было проще – он как-то отвлекал себя: то верховыми прогулками, то плаванием, то чтением, то выпивкой. Но когда наступала ночь, ничто не могло заполнить тоскливую пустоту. И ничто, кроме возможности видеть ее, не могло успокоить его мятущуюся душу, вернуть ему спокойный сон. Ночь за ночью он прокрадывался в угол, потихоньку отодвигал засов, приоткрывал дверь и проскальзывал в ее темную спальню, чтобы там спрятаться в тени и смотреть, как она спит.
Иногда она шевелилась во сне, вспышки боли искажали лицо страданием. Иной раз он видел, как беспокойные сны тревожили ее безмятежное лицо. Тогда он с трудом удерживался, чтобы не схватить ее в свои объятия, разбудить нежными словами и поделиться своим горем, своими утратами с ней, с женщиной, которая потеряла так же много, как и он.
Но он не смел. Он так надеялся, что, уехав из Парижа, они забудут прошлое, однако облако тайн продолжало кружить между ними, темное и мертвящее. Он не мог рассказать Анне-Марии про историю Мезон де Корбей. Трудно было ожидать, что она поверит в его невиновность и в то, что он не знал, что украл у нее право на это владение. Правда казалась невероятной даже ему.
Столько уже потеряно. Филипп все еще был сердит на себя, на своего отца, на Мазарини и на бога, допустившего, чтобы подобные люди ради своей выгоды истребляли целые нации. Анна-Мария просто была невинной жертвой в этой игре. Ее шрамы оставались несмываемым воспоминанием о том, как много сделано ошибок. Откуда в ее сердце взяться чему-то, кроме горечи?
Нет. Пусть лучше дверь остается закрытой, а секреты – нераскрытыми. Может быть, придет время…
У входа на кухню Энни почувствовала соблазнительный аромат, доносящийся из котелка, в котором Сюзанна, стоя около огромного очага, что-то помешивала.
– Как вкусно пахнет!
Удивленная, Сюзанна выпрямилась.
– Доброе утро, ваша милость. – Она посмотрела на котелок. – Здесь просто овощное рагу. Ничего особенного.
Энни оглядела уютную кухню. Сколько раз за последние дни она хотела зайти сюда, но предпочла оставаться в одиночестве, не желая вторгаться в личную жизнь своих слуг. Она и без того уже достаточно разрушила их жизнь. Но сегодня – другое дело. Сегодня она пришла сюда с определенной целью. Пытаясь вести себя непринужденно, она потянулась и оторвала душистую веточку сушеного розмарина от связки, висящей над головой, потом прошла на середину комнаты, где на подносе стояла корзиночка с грушами, головка острого сыра и два кусочка свежего хлеба.
– А что, мой муж уже съел свой полдник?
Сюзанна кинула взгляд на пустой бокал на подносе и затем на свою хозяйку. Она подозрительно нахмурилась.
– Нет, ваша милость. Я только приготовила все, чтобы отнести.
Энни, выпрямившись, спокойно, но властно сказала:
– Я хочу лично отнести поднос его милости. Подготовь, пожалуйста, тарелки.
– Как пожелаете, ваша милость.
Энни усмехнулась. Она находила забавным, что слуги неизменно ведут себя с ней так, словно она окончательно утратила благоразумие. А на самом деле она наконец обрела его. Сюзанна, поставив еду и бокал вина на поднос, многозначительно посмотрела на хозяйку и поставила еще одну рюмку.
С трудом удерживая больной рукой поднос, Энни направилась к кабинету Филиппа.
По счастью, дверь была слегка приоткрыта. Постучав уголком подноса в дверь, чтобы дать знать о своем присутствии, Энни ногой распахнула ее. Филипп даже не поднял глаза. Он, склонившись, сидел за столом посреди комнаты, на котором царил полный беспорядок, и деловито скрипел пером.
– Поставь куда-нибудь, Сюзанна. Я поем попозже.
Энни не было видно его лица, только макушка. Его аккуратно подвязанные волосы отливали иссиня-черным в рассеянном свете, пробивающемся сквозь старинные узкие окна под потолком.
Она сделала несколько шагов вперед и осмотрела комнату, в которой была еще одна дверь без запора. Мраморные полки, выстроенные в ряд между тремя дверьми в комнате, с пола до потолка были завалены книгами и рукописями. Большую часть комнаты занимал стол, свободного места едва хватало для узкой кушетки, примостившейся возле книжных полок.
Как он выдерживает день за днем тесноту этого крохотного помещения? Ведь дверь позади него ведет в другую, большую комнату. Почему он спит в этих тесных покоях?
Любопытство Энни было отвлечено внезапным приступом резкой боли в раненой руке. Это побудило ее заговорить:
– Если вы не освободите место на столе, мне придется поставить поднос прямо на постель.
При звуке ее голоса он вскинул голову, темные брови удивленно сошлись. Филипп встал и оглядел ее с ног до головы, словно она появилась из другого мира.
Энни затаила дыхание. Она забыла, до чего он хорош собой. Несмотря на суровый аскетизм их теперешней жизни, Филипп был элегантно одет – рубашка из отличнейшего белого хлопка, черные шелковые штаны, легкие черные туфли отполированы до блеска. Его чисто выбритое лицо заметно осунулось, но даже это ему шло. А его глаза! Они были еще темнее и глубже, чем она помнила.
Энни была готова встретить его гнев, но никак не ожидала, что его близость окажется для нее такой волнующей. Последние три недели она провела, пытаясь забыть о том, что ее руки холодеют и ее начинает бить дрожь от того лишь, что он рядом. Ей, наверное, не следовало приходить. Она заколебалась, правое запястье слегка подалось вниз под тяжестью груза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114