Но сегодня безумие мира ворвалось и в эту тихую гавань. Иван не мог, да и не хотел понимать, что происходит вокруг. Тяжелыми шагами он спустился по лестнице и направился в кабинет, везде натыкаясь на следы чьего-то враждебного присутствия. Сундуки, коробки, горластые девки и визгливые болонки уже порядочно ему осточертели. Вот сейчас он соберется с силами, прочистит стопочкой мозги и вышвырнет весь этот бедлам из своего дома, а потом завалится спать до завтрашнего утра. Составив сей нехитрый план будущей кампании, Тауберг решительно направился в кабинет, где в заветном шкафчике красного дерева стояло несколько штофов с наливкой.
Но, ступив за порог кабинета, он почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Это был не его кабинет, это был будуар парижской кокотки! В нос ударил аромат пряных духов, вызвав приступ тошноты. Везде, где только глаз хватало, были разбросаны предметы дамского туалета: кружевные платочки, тяжелые восточные шали, шляпки и веера, а в подставке для трубок красовался зонтик-омбрелька цвета слоновой кости. На столе — его столе! — грудой были навалены флаконы из хрусталя и фарфора разных размеров и цветов, по центру же совершенно бесстыдно задрав носочек расположилась бархатная туфелька, расшитая жемчужинами.
В остолбенении уставившись на сию метаморфозу, Тауберг не сразу обратил внимание на ширму, которая перегородила кабинет почти надвое. Из-за ширмы раздался шорох, полотнища ее вздрогнули, и Ивану показалось, что изящные восточные аисты, вышитые на ней, высокомерно покосились в его сторону, будто удивляясь, что надо этому увальню в их изысканном мирке.
— Что за дьяволь!.. — как раненый медведь взревел Тауберг, шагнув вперед и потянув на себя створку ширмы. И тут, о ужас! он почувствовал, что его нога зацепилась за что-то, и он стремительно начал терять равновесие. С грохотом упала ширма, а сам он стал заваливаться вперед, в ужасе зажмурив глаза. «Это происходит не со мной, со мной не может этого происходить…» — мелькнуло в голове Ивана, прежде чем его руки уцепились за что-то гибкое и скользящее, а лицо уютно уткнулось в мягкое и теплое. Сердце пропустило удар, даже в голове перестали стучать маленькие молоточки, их плавно сменил звенящий гул в ушах.
Прелестно, господин Тауберг, — прозвучал совсем рядом грудной женский голос. — Я, безусловно, надеялась на теплый прием, но вы превзошли все мои ожидания. Однако полагаю, для первых минут нашей встречи столь тесное знакомство несколько излишне.
Оцепенение стало покидать Ивана. Он открыл один глаз, и взору его предстала соблазнительная женская грудь, едва прикрытая легким утренним матине. Губы майора ощутили ее шелковистость и упругость. Свят, свят, свят! Иван как ошпаренный отскочил в сторону и постарался гневно взглянуть на незнакомку. Получалось плохо, очень уж хороша была чертовка. Лет двадцати пяти, высокая, стройная, с зелеными, как весенняя трава, глазами, буйной копной золотых волос, коротко подстриженных по последней парижской моде, с ярким, пухлым ртом, в уголках которого таится призыв и обещание.
— Кто вы такая, мадам, и что делаете в моем кабинете? — выровняв дыхание, уже холодно и спокойно постарался спросить Тауберг.
— К чему разыгрывать недоумение, Иван Федорович. Вы ведь меня ожидали, не правда ли? — Незнакомка приподняла тонкую бровь. — Или вы всех дам удостаиваете такими пылкими приветствиями?
— Я не удостаивал… я… споткнулся… Приношу свои извинения… — беспомощно пробормотал Иван.
— Споткнулись? Может быть, о свою совесть? Ах, как неловко!
— Что за вздор! — Тауберг пошарил взглядом по потертому персидскому ковру и нашел виновницу своего падения — туфельку, родную сестренку той, что торжественно возлежала на его столе. — О туфельку! Я споткнулся о вашу туфлю! Могу я, в конце концов, узнать кто вы такая?
— Вам это должно быть хорошо известно. Я — княгиня Голицына Александра Аркадьевна.
В кабинете повисло напряженное молчание. Тауберг почувствовал мелкую нервную дрожь. Во что он влип? Иван шагнул к заветному шкафчику, налил бокал анисовой и единым махом выплеснул ее в рот.
Александра Аркадьевна, княгиня Голицына… А ведь я вчера у Огонь-Догановского резался в штосе с этим шаматоном князем Антуаном. Холодный пот мгновенно пробил Тауберга. Он вспомнил все…
3
— …есть у меня для вас один куш.
— Неужели? И какой же? — с усмешкой поинтересовался Тауберг.
— Я ставлю на кон… свою жену.
Говорок зрителей за спинами игроков как по команде смолк. Наступила звенящая тишина. Невозмутимый Тауберг молчал, разглядывая Голицына с некоторым интересом. Немец в нем протестовал и требовал немедленно покинуть игорный стол и вообще сию квартиру, где люди ставят на куш своих жен, а русский горячим шепотом советовал согласиться — там-де, посмотрим, что будет. Бог, дескать, не выдаст, а свинья не съест.
— Соглашайся, Тевтон, — нарушил тишину знакомый голос.
Тауберг повернул голову и увидел в толпе зевак пробиравшегося к нему князя Волховского.
— Ты так полагаешь?
— Да тут и думать нечего, — энтузиастически заявил Волховской. — Чего ты теряешь? А тут такая женщина — мечта поэта! Чудо как хороша. Уверяю тебя — не пожалеешь.
Весть о том, что князь Антуан поставил на кон свою красавицу-жену, распространилась по дому мгновенно. Вокруг стола с сидящими напротив Таубергом и Голицыным собрались уже не полтора десятка зевак, но целая толпа зрителей. И гудела она, будто растревоженный улей. Польщенный всеобщим вниманием, Антуан приободрился и произнес:
— Итак, господин майор, я повторяю свое предложение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29