Мне пришлось немало потрудиться, чтобы получше загореть.
Он сел рядом с ней на одеяло, расстеленное на земле.
— Но зачем?..
— А затем! Я тут у вас единственная бледнолицая, отчего чувствую себя чужой, будто нет во мне индейской крови.
— Чепуха. Ты моя жена. Внучка Конах и племянница Черного Копыта. Никто здесь не посмеет сказать, что ты не принадлежишь к нашему роду. Разве кто-нибудь проявил к тебе недружелюбность? Отнесся как к чужой?
— Нет, но глаза у меня совсем не такого цвета, как у всех вас, и кожа гораздо светлее. Цвет глаз я переменить не могу, но заставить побронзоветь кожу сумею. — Она наклонилась к нему, будто желая придать своим словам особое значение. — Пойми, я хочу прижиться здесь. Мне неприятно из-за своих отличий чувствовать себя чужачкой.
— Но твои отличия и делают тебя особенной, маленькая гусыня. А если уж говорить о цвете глаз, то и мои отличаются от цвета глаз людей шони. У Текумсеха тоже глаза светлее, чем у всех. А у наших братьев из племени мандан, что живут западнее, глаза часто бывают серые или голубые, а в детстве у многих светлые волосы, которые потом темнеют. Некоторые племена более светлокожие, чем шони, иные наоборот — темнее, а есть и краснокожие, и с желтой кожей, и все они наши братья. Ведь всех нас сотворил один и тот же Создатель.
— Да, но я на три четверти белая, — возразила она, — потому и чувствую себя здесь бедной родственницей, которую терпят из одной только вежливости.
— Разве ты одна такая, Нейаки? У нас многие имеют кровь белых людей, но не страдают от этого, как ты. У нас есть и такие, что родились у белых людей, а потом пришли к нам и стали полноправными членами племени. Возьми хоть Голубую куртку, он не просто жил среди нас, индейцев, он стал великим вождем.
— О'кей, ты почти убедил меня. Возможно, я рассуждаю глуповато, но мне хочется получше загореть, что в том плохого? Надеюсь, наш сынок унаследует твою бронзовую кожу, а не мою бледную. Хорошо бы и глаза у него оказались такими же серебряными, как у тебя.
— Так ты, поэтому закрываешь свои глаза этими странными серебряными стеклами? — поинтересовался он. — Джеймс Гэлловей тоже надевает такие, но только у него они меньше и стекла прозрачные. Он пользуется ими, чтобы лучше видеть при чтении.
Никки сняла зеркальные, авиаторского вида защитные очки и передала их ему для исследования.
— Это очки от солнца. Зрения они не улучшают, да мне этого и не требуется, а вот от блеска солнечных лучей глаза защищают прекрасно. В мои времена такая форма оправы слегка вышла из моды, но я предпочитаю ее всем другим.
Серебряный Шип перевернул очки, исследуя оправу, затем осторожно взглянул сквозь стекла.
— Смелее, надень их, дужки заводятся за уши, а сами они сидят на носу.
Оправа, прекрасно сочетающаяся с огромными зеркальными стеклами, была к лицу Серебряному Шипу. Когда он играл с очками, вертя туда-сюда головой, снимая их и вновь надевая, чтобы сравнить привычный мир с тем, каким он видится сквозь эти стекла, Никки положила руку на свою обнаженную грудь, в которой вдруг сильно забилось сердце. Смешно, в самом деле, как подросток, внезапно столкнувшийся нос к носу с фанатично любимым рок-идолом… Торн, со своей бронзовеющей кожей и прямым, греческих очертаний носом, со всей своей великолепной наружностью, дал бы фору любой кинозвезде, иссушающей сердца юных поклонниц мужественной силой и сексуальной привлекательностью.
— Чтоб мне провалиться! Вылитый Том Круз, — пробормотала она.
— Что? — с улыбкой повернулся он к ней, и у Никки перехватило дыхание.
— Ты невероятно красивое создание Бога. А я уж не говорю о твоей доброй душе, умении любить, о твоей чувственности. Иногда я отказываюсь верить своей удаче, тому, что я, такое тусклое создание, смогла привлечь к себе внимание столь великолепного существа, как ты. Почему все эти годы, Торн, ты оставался один? Женщины должны бы влюбляться в тебя пачками. Почему же ни одной из них не удалось завладеть твоим сердцем?
Он снял очки, отбросил их в сторону и склонился к ней, губами почти касаясь ее щеки.
— Я ждал тебя, любовь моя, и ты совсем не тусклое создание. Ты красивая и желанная, особенно в этом наряде дня рождения, когда на тебе нет ничего, кроме улыбки и поцелуя солнца.
— Я бы предпочла твой поцелуй, — прошептала она, обнимая его за шею и привлекая к себе.
Их соединение под солнцем было диким, примитивным, неистовым. Страстная и грубая жажда пылающей плоти не нуждалась в прелюдиях. А потом они лежали рядом, часто и тяжело дыша и все еще переживая жгучую силу опалившей их страсти.
— Я умерла и вознеслась к небесам, — пробормотала Никки. — У меня нет костей. Ты все их расплавил.
Серебряный Шип сдержанно засмеялся.
— Надеюсь, нам все же удастся как-нибудь доползти до своего вигвама.
— Если дождаться темноты, то можно и нагишом ползти.
— Нет, я все-таки поищу в кустах свой килт, как ты это называешь.
— Интересно, а что он делает в кустах? Вот уж не думала, что ты его отпускаешь гулять так далеко
Он рассмеялся:
— Я бы не отпустил, да ты так быстро содрала его с меня и зашвырнула в кусты, что я и опомниться не успел, как на мне остался один ремешок.
— Не расстраивайся, — утешила она его, в глазах ее плясали чертики. — Я слышала, что это последний писк моды, говорят, на Ривьере в этом году отдыхающий народ щеголяет в одних ремешках, повязанных на талии.
Два дня спустя Серебряный Шип опять набрел на Никки, причем, когда она меньше всего ожидала этого. На этот раз она сидела на поляне, недалеко от деревни, под раскидистым старым дубом, и плакала. Встревоженный, он бросился к ней:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127