Восемь часов прошли, но признаков близких родов не наблюдалось. Венеция корчилась в кровати, потела от усилий, а трое женщин, ухаживавших за ней, потели от жары и волнений.
Прошло четырнадцать часов. Венеция всеми силами сдерживалась, чтобы не кричать. Она уже была почти в агонии.
Миссис Холл засуетилась.
— Ради Бога, нам нужно акушерку или доктора! Это не должно так долго тянуться.
И тут вскоре показалась ручка ребенка. Миссис Холл в ужасе объяснила, что это ненормально.
— Наверное, он лежит поперек, это очень опасно. В единственных родах, где я помогала, ребенок шел головкой вперед, как положено, — объяснила она, ломая руки. — О бедняжка!
Александрия постучала в дверь, взволнованная криками. Трое братьев с белыми лицами стояли у нее за спиной, она требовала открыть. Но Табризия твердо сказала миссис Холл:
— Я хочу, чтобы вы увели Александрию. Уберите ее подальше, и пусть она не услышит ни звука. И ради Бога, успокойте ее. Ей самой скоро придется пройти через это.
После того как миссис Холл ушла, Табризия облегченно вздохнула. Она любила служанку, но сейчас та больше мешала, чем помогала.
Шеннон всю трясло. Она не могла больше выносить страданий сестры и пошла искать Париса. Он сидел в холле.
— Мы должны что-то дать ей от боли, — настойчиво сказала она брату. — Дай из того, что давал Энн.
— Нет! — взорвался он. — Скорее я увижу ее на смертном одре!
Венеция лежала без сил. Она оцепенела, не кричала больше, а только выла, как раненое животное. Шеннон рванулась было к ней, в своей обычной манере, но тут же упала в обморок.
Табризия посмотрела на Дамаскус.
— Теперь нас только двое.
Дамаскус на секунду закрыла глаза, потом кивнула.
— Держи ее, я попытаюсь повернуть ребенка, — решилась Табризия. — Если не получится, значит все. Но если я вообще ничего не сделаю, Венеция может умереть.
Она как следует вымыла руки и осторожно принялась за дело. Медленно надавила, вправляя ребенка обратно, дюйм за дюймом передвигая неродившееся дитя.
Дамаскус подбадривала:
— У тебя все прекрасно получается, Табризия. Продолжай.
Табризия чуть-чуть надавила на плечико, чуть-чуть повернула дитя и добилась наконец того, что головка показалась как надо. Обе женщины просили Венецию глубже дышать, тужиться, уверяли, что больше ничем не могут помочь ей.
И тут с потоком крови и воды выскочила на свет Божий маленькая девочка. Жалобный вопль роженицы огласил комнату, потом он перешел в счастливое рыдание. Плакала не только Венеция, но и те, кто помогал ей в эти страшные часы. Табризия и Дамаскус рожали вместе с ней. К тому моменту, когда мать и дитя были помыты, обихожены и удобно устроены, стрелки часов обежали циферблат ровно два раза.
Шеннон возвращалась в Дуглас. Парис решил проводить ее и заодно отвезти Алекса в Эдинбург, в университет. Парис непременно хотел быть дома к ночи. Теперь он всегда возвращался домой, как бы долго ни задержался. Табризия лежала в постели, когда он приехал из города. Он с удовольствием посмотрел на нее.
— Знаешь, скажу я тебе, огромное преимущество иметь в замке ребенка. Дитя отвлекает внимание нашей чертовки миссис Холл, и она не возникает у постели, как только я начинаю заниматься с тобой любовью.
— Парис, ты знаешь сам, что любишь ее не меньше меня!
— Да, конечно. Но она предсказуема, как флюгер. И когда я готов, я не могу рассчитывать, что она не появится под каким-нибудь предлогом и не пробудет до тех пор, пока я не растрачу свою энергию зря.
— Дамаскус права. Мужчины очень вульгарны, — засмеялась Табризия.
— Ты такая красивая, что у меня дыхание перехватывает, — с нежностью сказал Парис.
— О дорогой, я чувствую себя, как свинья, наевшаяся инжира, — возразила она.
— Да ты никогда не выглядела так прелестно! — заявил он.
— Иди, я покажу тебе!
Он взял ее на руки и понес к зеркалу. Она привалилась к его сильному телу, и они принялись рассматривать свое отражение. О, сколько раз за прожитое вместе время они так делали! Сейчас они являли собой настоящую картину счастья и никогда раньше не чувствовали себя ближе друг другу. При взгляде на их отражение у Табризии вырвались слова:
— Возьмите канву вашей жизни и нарисуйте на ней рай. А потом входите в него.
Жизнь была тяжелая, но она научилась быть счастливой сейчас, сегодня, не припасать счастье на будущий день, который может никогда не наступить.
Глава 20
Подули резкие октябрьские ветры. Холмы, окрашенные в сентябре папоротниками красно-бурого цвета, превратились в мрачные серо-коричневые. Промозглые морские туманы по утрам превращали горизонт в бесконечную череду оттенков серого. Влажность пропитывала абсолютно все в доме — в шести шагах от камина уже было сыро.
Трой удивительно хорошо поладил с Адамом Гордоном, они вместе ходили на бесконечные охоты, в то время как Александрия и Табризия неустанно шили наряды для ожидаемых младенцев. День ото дня Табризия все больше горела от нетерпения стать матерью.
С наступлением ноября стало холоднее, но суше. Бледное зимнее солнце светило довольно ярко, но тепла не давало. Ребенок должен был появиться в этом месяце, и Парис не мог скрыть озабоченности из-за приближающегося испытания для его любимой. Он решил поехать в Эдинбург за настоящей умелой акушеркой и поселить ее в Кокбернспэте на период до и после родов. Хотя жена его была в прекрасном состоянии и не казалась слишком тяжелой, но через несколько недель ей рожать, и он решил не испытывать судьбу. Он уехал на заре, чтобы вернуться с акушеркой задолго до темноты.
Табризия пошла в кладовую рядом с маслодельней, хотела взять травы для белья, чтобы оно пахло свежим сеном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110