Ему было двадцать четыре года, он был красив, богат, умен, и — что Лейлу беспокоило больше всего — он был одним из самых преданных друзей Фрэнсиса.
— Надеюсь, вы не возражаете, — сказал Дэвид, после того как они обменялись приветствиями. — Когда Фрэнсис сказал, что вы пошли прогуляться, я догадался, куда вы пойдете. Мне необходимо было вас повидать. — Дэвид смущенно отвел глаза. — Я хотел извиниться. Я знаю, что я обещал поехать к Филиппу Вудли.
Лейла понимала, что было глупо верить этому пустому обещанию маркиза и надеяться, что Дэвид начнет новый год по-новому, в компании приличных людей… может даже познакомится с подходящей молодой леди или по крайней мере с менее распущенными молодыми людьми.
— Я не была удивлена тем, что вы не появились. Празднество было — по вашим меркам — скучным.
— Я… я был болен. Я провел вечер дома.
Она решила, что не будет тратить свои чувства на праздного молодого повесу, склонного к саморазрушению, но все же ее сердце смягчилось и она сказала более дружелюбно:
— Мне жаль, что вы были больны. С другой стороны, сбылось мое желание: хотя бы одну ночь вы провели не с Фрэнсисом.
— Значит, вы бы хотели, чтобы я чаще болел, так я вас понимаю? — невесело пошутил Дэвид.
Лейла покачала головой:
— Вы вызываете во мне странные чувства, Дэвид. Вы пробуждаете во мне материнские инстинкты, а я всегда гордилась тем, что их у меня нет.
— Тогда назовите эти инстинкты «братскими». Они предпочтительнее. Меньше ранят мужскую гордость.
— Это зависит от точки зрения. Я, например, никогда не видела, чтобы Фиона щадила мужскую гордость своих братьев. Они все идут у нее на поводу, даже самый старший — Норбури, а вот мать не может с ними справиться. Я, видимо, принадлежу к материнскому типу.
— Думаю, Вудли не могут служить примером. Они скорее исключение. Всем известно, что настоящим главой семьи является леди Кэррол.
— А вы слишком мужчина, чтобы одобрить такое положение вещей, не так ли?
— Вовсе нет. — Эйвори усмехнулся. — Чего я не одобряю, так это то, что вы говорите о семье Вудли, вместо того чтобы пофлиртовать со мной. Мы с вами на кладбище. Что может быть более романтично?
Дэвид Ивз был одним из тех мужчин, с которыми Лейла могла бы кокетничать, потому что он не был опасен. Она ни разу не заметила даже намека на похоть в этих красивых серых глазах.
— Вам давно следовало знать, что художники самые неромантичные люди на свете. Не надо путать творцов с их творениями.
— Понятно. Я должен превратиться в краски на вашей палитре, а еще лучше — в чистый холст. Тогда вы сможете сделать из меня все, что вам вздумается.
«Меня огорчает то, что такая прекрасная женщина, как вы, глядя на мужчину, думает только о мольберте».
Лейла вспомнила низкий, вкрадчивый голос, крепкое объятие, осознание мужской силы… жар… и напряглась.
— Миссис Боумонт, — донесся до нее обеспокоенный голос Дэвида, — вам нехорошо?
Лейла очнулась.
— Нет, нет. Все в порядке. Я просто немного замерзла. Я не заметила, что уже поздно. Мне надо возвращаться домой.
Суррей, Англия, середина января 1829 года
Исмал лишь на мгновение остановился на пороге бального зала в доме лорда Норбури. Больше времени не требовалось. Ему лишь надо было убедиться, что она здесь.
Лейла Боумонт стояла у дверей, ведущих на террасу, и разговаривала с кем-то из гостей. На ней было платье терракотового цвета с темно-синей отделкой. Золотистые волосы были убраны в не слишком аккуратную высокую прическу, готовую вот-вот рассыпаться.
«Интересно, — подумал Исмал, — у нее те же духи или она смешала новую композицию?»
Исмал не знал, что бы он предпочел — новое или старое. Он вообще еще не знал, как ему себя с ней вести, и это его раздражало.
Хорошо, что здесь хотя бы нет ее отвратительного мужа. Он, наверное, забавляется с какой-нибудь размалеванной потной проституткой или сидит в опиумном бреду в каком-нибудь лондонском притоне. Согласно последним сведениям со времени его бегства в Лондон вкусы Фрэнсиса Боумонта не изменились, а тело и интеллект разрушались со страшной скоростью.
Именно этого Исмал и ожидал. Отрезанный от своей грязной маленькой империи, Боумонт опускался все ниже и ниже. У него уже не хватало ни ума, ни воли, чтобы создать что-либо подобное «Двадцать восемь». Тем более с нуля — а уж об этом Исмал позаботился.
Исмал тихо, но методично разрушил парижскую организацию, которую Боумонт покинул в такой спешке. Многие правительства уже не были озабочены проблемами, связанными с этим домом, и вздохнули с облегчением; Боумонту же больше ничего не оставалось, как заживо сгнить.
Фрэнсис Боумонт погубил столько жизней, столько причинил горя и страданий людям, что Исмал посчитал справедливым, если этот негодяй примет медленную и страшную смерть. Пусть он умрет такой же мучительной смертью, какой умерли из-за него многие другие — от пороков и болезней, от наркотиков, беспощадно разрушающих тело и мозг.
Другое дело — его жена, Исмал не ожидал, что мадам Боумонт покинет Париж вместе с мужем. Ведь их брак был пустой формальностью. Боумонт сам признавался, что не спит с ней уже пять лет. Он объяснял это тем, что супруга приходит в бешенство, когда он к ней прикасается. Она даже грозилась убить его. И хоть Фрэнсис обращал все это в шутку, заявляя, что, если мужчина не может спать с одной женщиной, все, что ему остается, — это найти другую. Исмал догадывается, что мадам Боумонт доставляла Не мало проблем своему мужу.
Ио пора было знакомиться с гостями. Хозяин дома подводил Исмала то к одной, то к другой группе. Когда Исмал перезнакомился с несколькими сотнями — так ему показалось — гостей, он позволил себе бросить взгляд в сторону террасы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106