в сравнении с нижним этажом, где помещения хранили печать средневековья, спальня выглядела на редкость современно, а у кровати висели дорогие гардины из вощеного ситца с изображением золотисто-зеленых китайских пагод.
– Слава Богу, кровать. – Доминик закрыл за собой дверь. – Сейчас мы будем спать как младенцы. Я даже не стану вас трогать.
– Вы даже не спрашиваете, как я... Вы сердитесь? – Кэтриона замолчала и опустила глаза.
Доминик усмехнулся:
– Гнев – завтрашний грех, а сегодняшний уже прощен. Поэтому давайте используем остаток ночи для сна.
– Значит, вы сердитесь, – сказала она. Доминик покачал головой:
– Нападение, убийство, опрокинувшаяся карета – не слишком ли много для одного дня? Все последствия мы обсудим завтра, а пока снимите, ради Бога, этот несчастный пиджак и отправляйтесь в постель. Здесь вам ничто не угрожает. Сейчас мы согреемся и уснем; все остальное не имеет значения, по крайней мере до утра.
Кэтриона посмотрела в окно: где-то в лесу, вероятно, за ними по-прежнему охотятся. Ее бросило в дрожь.
– Успокойтесь, все будет хорошо.
Доминик подошел к ней, посадил на кровать и снял с ее ног туфли, потом осторожно стащил с нее нижние юбки, отвернул покрывала и, уложив Кэтриону в постель, молча задул свечи, а затем разделся сам, скользнул между простынями и лег рядом.
Так же молча он притянул ее к себе и держал в объятиях, пока она не уснула.
Ее дыхание мягко касалось его плеча. Она была голая, теплая, бесконечно желанная, и плоть его достигла крайнего возбуждения. Жгучие ощущения не давали ему заснуть.
Доминик всматривался в темноту ночи и ругал себя последними словами. Ребенок в Эдинбурге не принадлежал Кэтрионе, а Калем Макноррин оказался ее братом. Она была девственницей. Сплошные ошибки. В результате он обольстил сестру человека, которого любил, и лишил ее целомудрия. Правда, ей казалось, что она сама этого хочет, но он-то знал, что такое соблазнить женщину, и сделал это безжалостно, как и обещал в первый же день, когда они встретились.
Кэтриона тихо застонала и заворочалась в постели: он убрал руки, чтобы позволить ей уйти, но она изогнула гибкую спину и пристроилась у него на бедре, как в гнездышке. Он решительно отвернулся, сердито кляня себя за безалаберность. Нет, каково? Иметь возможность обладать и бездействовать – худшего наказания и быть не могло. Проявленное им благородство сейчас прямо сказывалось на его самочувствии и не устраивало его ни в малейшей степени. Но и это еще не все. Она была девственницей, и, безусловно, он должен жениться на ней. Вопрос заключался в том, нужен ли ей такой супруг, за которым охотятся старые враги, грозя смертью?
Чтобы отвлечься от требований плоти, он принялся размышлять о Джерроу Флетчере. Черт бы его побрал! Зачем он собирался перехватить их в Шервуде? И какая ему надобность убивать их?
Он проснулся от птичьего пения, когда Кэтриона еще спала. Ее растрепанные волосы разметались по подушке, а верхняя губа, словно отогнутый лепесток, вызывала безумное желание поцеловать ее. Доминик почувствовал соблазн, но не поддался ему – вместо этого он быстро встал и зашагал в туалетную комнату, где Джо Мюррей уже разложил все необходимые принадлежности.
С мрачной ухмылкой он влез в халат и, взяв полотенца, пробежал по лабиринту лестниц и коридоров к старинным аркадам. За молельней располагался высокий сводчатый проход, который хозяин замка переоборудовал под бассейн. Доминик сбросил халат и нырнул в ледяную воду.
Через час, искупавшись, побрившись и облачившись в свой выстиранный и отутюженный костюм, Доминик пошел за Кэтрионой. Он застал ее в небольшой столовой: на ней было темное платье, тоже выглаженное; чисто вымытые волосы заплетены в аккуратные косы. Неутомимый Мюррей позаботился обо всем, в том числе и о завтраке – их ждал накрытый стол с обилием пищи.
Доминик сел, положил себе хлеб, мясо, яйца, не забывая исподтишка наблюдать за Кэтрионой, которая намазывала мармелад на ломтик обжаренного хлеба. «Вы меня обесчестили», – казалось, говорили ее опущенные глаза.
– Мы поженимся, – быстро проговорил Доминик.
– Потому что я оказалась девственницей? Но моя девственность – это моя собственность, и я сама решила расстаться с ней.
– Большинство женщин рассматривают свое целомудрие как бесценный дар...
– В самом деле? Интересно, что бы вы сказали, если бы ваша первая женщина настаивала на браке только потому, что отняла у вас невинность? Пока вы думали, что у меня до вас были мужчины, вы вели себя иначе – тогда вы не хотели жениться, зато теперь упиваетесь своим благородством. Я не нуждаюсь в ваших сожалениях и презираю вашу трогательную заботу!
– Послушайте, почему вы упорно пытаетесь представить меня каким-то монстром? – Доминик не чувствовал вкуса пищи, она казалась ему отвратительной, как глина. – Могу же я в конце концов испытывать хоть чуточку угрызения совести! Я был безжалостен к вам, причинил вам боль, и мне это вовсе не безразлично.
– Я не знала, что будет так больно. – Кэтриона отложила нож. – Могли бы быть и поосторожнее.
При этих словах Доминик едва не подавился и вдруг от души расхохотался.
– Вы правда так считаете?
Кэтриона посмотрела куда-то мимо него. Утренний свет падал на ее резкие скулы и бледную кожу, на которой поразительным контрастом сияли синие глаза.
– Дважды в жизни мне встречались мужчины, близкие моему сердцу. Первый раз, когда мне было семнадцать, и потом в двадцать один. Но я не могу их сравнивать с вами. – Теперь она смотрела прямо на Доминика. – Я могла бы выйти замуж за того или другого, но между нами ничего не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111