– Не уверен, что... – запинаясь начал он. – Увы, я не говорю по-гэльски...
И вдруг на память ему пришли строки единственного стихотворения, которое он знал наизусть. Повернувшись к Кэтрионе, чтобы смотреть прямо ей в лицо, Доминик начал декламировать:

Она идет во всей красе –
Светла, как ночь ее страны.
Вся глубь небес и звезды все
В ее очах заключены,
Как солнце в утренней росе...

Это были стихи, написанные его другом, еще одним шотландцем – лордом Байроном.
Когда Доминик шел обратно к своему месту, позади него гремели аплодисменты. Только тут он понял, что прочитал оду целомудрию.
Отведенная Доминику комната находилась в одной из орудийных башен, из окна которой открывался такой чудесный вид, что просто дух захватывало: озеро, горы и бездонный сине-черный бархат неба. Отражающиеся в темных водах звезды блестели как бриллианты.

Под ночь она пришла в Фабиас и нашла звезду в его садах.
Она схоронила ее во тьме, в своей утробе.

Он оставил горящей одну свечу. Мерцающее пламя бросало тени на мрачные своды. Обстановка – тяжелая темная мебель – не менялась здесь с шестнадцатого столетия. Танцующие блики перемещались по тыльной стороне его рук, лежащих на амбразуре окна. Доминик стоял неподвижно, прикрыв наготу наброшенным на плечи халатом, – любовник, ожидающий свою возлюбленную.
Боже милостивый! Неужели он настолько пьян? В голове его не было ясности, и он не мог найти нужные слова. Ему было ясно только одно – свирепый огонь желания уже не подавить. Сегодня она придет к нему не в радости – она придет в печали, так честно ли играть на ее горе? А если ничего не делать? Будет ли это благородно с его стороны? Но как он может ей что-то сказать, когда его плоть уже вынесла свое решение?
Свет заколебался, и послышалось шуршание шелка. Кто-то мягко ступил в комнату и закрыл дверь.
– После нашего изнурительного и целомудренного путешествия в холмах, после многих дней благочестивого воздержания вы желаете вновь стать моей возлюбленной? – не оборачиваясь спросил он. – Именно в эту ночь, в этой башне над водой, заполненной звездами?
– Да, я хочу этого.
Он отвернулся от окна. Кэтриона стояла, прижав к бокам стиснутые кулаки, на щеках алели два ярких пятна, губы были белы. Он знал, что только отчаяние подвигло ее на риск, словно она догадывалась о его мыслях. Видимо, Кэтриона предполагала, что он может отказаться, не желая, чтобы его использовали как любовника, когда это надо ей.
– Я сильно пьян, дорогая, и если мы начнем, я уже не смогу остановиться.
– Если мы начнем, остановки не будет. – Голос ее уже не дрожал.
– Тогда с этого момента вы должны стать моей любовницей – такой же, как все другие.
– Как это понимать?
– Вы будете моей, когда мне захочется.
Она опустила глаза, вздохнула глубоко и посмотрела ему в лицо:
– Пока мы вместе, я никогда не откажу вам. Вы можете позвать меня – и я приду по вашему зову. Я ставлю единственное условие: когда мы расстанемся, обещайте, что не будете искать меня, не станете посылать за мной. Не будете снова морочить мне голову умными словами, как вы делали это в Эдинбурге. Согласны?
Доминик не ожидал от себя этого внезапного всплеска ярости:
– Ваше предложение нуждается в уточнении, иначе любую отлучку можно приравнять к расставанию! Так не пойдет! Давайте оговорим расстояние, или вы не сможете посещать интересующих вас лиц без меня!
– Сотня миль вас устроит? Если вы уедете более чем на сто миль от меня или я от вас, будем считать, что мы расстались.
Гнев и огорчение вспыхнули в нем с новой силой, и он уже не мог сдержать себя:
– Тогда я не буду, как вы выражаетесь, снова морочить вам голову, так как отныне не позволю вам отдаляться от меня более чем на сотню миль. Таким образом мы никогда не разлучимся. Идите сюда и поцелуйте меня, Кэтриона, прежде чем мы забудем обо всем вокруг.
Она пришла в его объятия, и ее открытые губы встретились с его губами. Доминик мгновенно забыл обо всех ограничениях, ожегшись о ее губы. Он взялся обеими руками за голубой шелк и стянул платье с ее плеч, затем стряхнул свой халат и предстал перед ней обнаженный. Сильная пружина выпрыгнула и встала между ними, упираясь верхушкой в гладкую ткань ночной рубашки. Это было непередаваемое ощущение.
Отринув все запреты, неспособный дольше на утонченные ласки, он целовал ее беспощадно и алчно. Она отвечала ему с тем же неистовством. Соленые слезы попадали ему в рот и делали его еще ненасытнее; пальцы упивались шелковистостью кожи ее шеи и плеч, но кружевная кромка сорочки оберегала тело от вездесущих рук. Взбешенный, он оторвал ее, и обнаженная грудь, как спелый плод, упала в его жаждущие ладони. О Боже! Как же она была очаровательна!
Он не помнил, как перенес ее в постель, как порвал на ней корсет, не сомневаясь, что должен овладеть ею полностью, без препятствий. Однако тихий голос предупреждал: «Кто из двоих станет связан навечно, если в этот раз не убережет себя? Чье сердце будет потеряно навсегда? И кто из двоих будет жалеть потом об этом безумном соглашении?»
Он слегка отодвинулся и посмотрел на нее; его мужская плоть неистово пульсировала, желание переполняло все его существо. Она лежала бледная на прохладных простынях в одних белых чулках. Только волосы и глаза, будто нарисованные, выделялись во тьме. Вид восставших сосков и темных волосков, упруго покрывающих лоно, еще сильнее распалял вспыхнувшее пламя. Доминик пробежал пальцами по ее обтянутым шелком ногам, изящным лодыжкам и коленям с ямочками.
– О, это то, о чем я говорил вам во время нашей первой встречи. – Он заметил, как неестественно звучит его голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111