Педро Фахес принял капитана в почти пустом зале. Свет едва проникал в помещение сквозь маленькие окошки, зато по нему свободно разгуливал ледяной ветер с моря. Стены украшали медвежьи головы, сабли, пистолеты и шитый золотом герб доньи Эулалии, изрядно помятый и потертый. Обстановку зала составляли дюжина деревянных кресел без обивки, огромный шкаф и грубый стол. Потолок почернел от копоти, а утоптанный земляной пол напоминал о казарме самого низкого пошиба. Губернатор, видный, громогласный мужчина, обладал редкой добродетелью — он был неподкупен и невосприимчив к лести. В глубине души Фахес верил, что его миссия — вытащить чертову Верхнюю Калифорнию из плена варварства. Он сравнивал себя с первыми испанскими конкистадорами, людьми, подобными Эрнану Кортесу, что завоевали для своей империи весь Новый Свет. Фахес был исполнен чувства ответственности перед историей, хотя, конечно, предпочел бы тратить состояние своей жены в Барселоне, о чем она сама без устали его просила.
Адъютант налил красного вина в бокалы из богемского хрусталя, привезенные издалека в баулах Эулалии де Кальис, которые резко контрастировали со скудной обстановкой крепости. Провозгласив тосты за дружбу и за далекую родину, мужчины заговорили о французской революции, поднявшей на борьбу весь народ. Это событие произошло больше года назад, но весть о нем достигла Монтеррея только что. Собеседники согласились, что волноваться нет никакого резона. Оба считали, что теперь во Франции наверняка вновь установился порядок и король Людовик XVI вернул себе трон, хотя этот малодушный правитель не заслуживает особых сожалений. В глубине души оба собеседника были довольны, что одни французы убивают других, но хорошие манеры не позволяли им высказать это вслух. Издалека доносились приглушенные голоса, которые становились все громче. Вскоре крики усилились настолько, что их стало невозможно игнорировать.
— Извините, капитан, это женские дела, — проговорил Педро Фахес, жестом выразив свое раздражение.
— Хорошо ли чувствует себя донья Эулалия? — осведомился Алехандро де ла Вега, покраснев до корней волос.
Фахес впился в де ла Вегу стальным взглядом, стараясь разгадать его намерения. О его жене и красавчике капитане ходили разные слухи, а дон Педро был отнюдь не глухой. Никто, кроме него, не мог взять в толк, почему донья Эулалия полгода добиралась до Монтеррея, хотя это расстояние можно было преодолеть намного быстрее; говорили, что любовники специально затягивали путешествие, не желая расставаться. Эти слухи дополнялись приукрашенной версией истории о нападении бандитов, во время которого де ла Вега якобы рисковал жизнью ради спасения дамы. В реальности все было по-другому, но Педро Фахес об этом так и не узнал. На путешественников напали всего полдюжины расхрабрившихся от выпивки индейцев, бежавших, едва раздались первые выстрелы. Во время путешествия де ла Вега был ранен в ногу, но не потому, что защищал Эулалию. Его всего-навсего боднула корова. Педро Фахес считал себя хорошим знатоком людей — не зря он столько лет занимал высокий пост — и, изучив Алехандро де ла Вегу, заключил, что честь его супруги скорее всего не пострадала. Фахес отлично знал свою жену. Если бы эти двое были влюблены друг в друга, никакая сила, человеческая или божественная, не заставила бы Эулалию бросить любимого и вернуться к мужу. Скорее всего, их связывало не более чем платоническое увлечение: ничего такого, что помешало бы губернатору спать спокойно. Он дорожил своей честью и страдал при мысли о том, что его жена провела полгода наедине с чужим мужчиной, но, судя по всему, переживать не стоило. Фахес решил, что не обзавелся рогами исключительно благодаря капитану. Он полагал, что мужчинам следует доверять лишь в редких случаях, а женщинам — никогда: они в силу своей природы не способны хранить верность.
Между тем беготня слуг по коридорам, хлопанье дверей и крики продолжали усиливаться. Все вокруг, включая Алехандро де ла Вегу, знали и о жарких баталиях этой пары, и о столь же драматических примирениях. Во время ссор Фахесы били посуду о головы друг друга, дон Педро не раз обнажал саблю, но после они непременно запирались в спальне на несколько дней, чтобы предаться любви. Могучий губернатор грохнул кулаком по столу так, что заплясали бокалы, и признался гостю, что Эулалия пятый день бьется в истерическом припадке.
— Она привыкла к более изысканной обстановке, — сказал Фахес, прислушиваясь к сотрясавшему стены безумному вою.
— Значит, она чувствует себя немного одиноко, сеньор, — пробормотал де ла Вега, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Я пообещал ей, что через три года мы переедем в Мехико или вернемся в Испанию, но она не хочет слушать никаких доводов. Мое терпение на исходе, капитан де ла Вега. Я отправлю жену в ближайшую миссию, пусть братья заставят ее работать вместе с индейцами. Может, тогда она научится меня уважать! — рычал Фахес.
— Вы позволите мне поговорить с сеньорой? — попросил капитан.
Во время припадка губернаторша не хотела видеть даже трехлетнего сына. Мальчик плакал, съежившись на полу, и описался от ужаса, когда его отец бросался на дверь и колотил по ней палкой. В спальню сеньоры входила только одна индианка, чтобы принести еду и убрать ночной горшок, но, едва Эулалия узнала, что Алехандро де ла Вега явился с визитом и хочет поговорить с ней, истерика прекратилась. Дама умылась, расчесала рыжую копну волос, облачилась в шелка пурпурного цвета и надела все свои жемчуга. Увидев жену румяной и улыбающейся, прямо как в их лучшие времена, Педро Фахес с вожделением подумал о грядущем пылком примирении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127