— Эй, ребята! — закричал Жареный рыбакам. — Далече ли в путь собрались?
— Недалече, — откликнулся один из мужиков, подняв лохматую голову. — На ливонский берег, в крепость, рыбу продать.
— И нам в крепость! — повеселел Жареный. — А много за провоз возьмете?
— Садитесь, платы не спросим, — ответил тот же лохматый рыбак, — не велик труд. Нам все одно в город.
Новгородцы осторожно, стараясь не топтать трепетавшую рыбу, перебрались к кормовой скамье. Рыбаки, тут же взявшись за весла, погнали лодку к ливонскому берегу.
— Сей день утром немецких рыцарей на тот берег везли. Пустые, без товаров ехали, — сказал один из рыбаков.
Гребцы усиленно работали веслами: в этом месте быстрина сильно относила лодку назад.
— Немецкие рыцари? — встрепенулся Жареный. — А не заметил ли ты, друг, меж тех немцев горбатого купца?
— Горбатого не видал, — помолчав, ответил рыбак. — За главного у них был рыцарь. Лицо саблей накрест посечено. Спрашивали нас про купцов новгородских — не проезжали ли-де по здешним местам.
Новгородцы молча переглянулись.
«Надо быть, прошлой ночью обошли нас немцы у большого порога», — подумал Жареный.
Он смотрел на приближающиеся каменные стены Ливонского замка, на крыши чужих домов, на большой герб над воротами; на гербе был изображен щит, а на щите — крест и цветы шиповника. И вдруг как-то сразу тревожное, тоскливое чувство охватило Федора.
— Стеречься надо бы, Федор Тимофеевич, — сказал толмач Аристарх, которому передалась тревога Федора Жареного. — Недаром говорят: чужая сторонушка без ветру сушит, без мороза знобит. На чужой стороне и дите — ворог.
Жареный ничего не ответил, он думал, как быть.
Крупная рыбина встрепенулась и громко забила хвостом.
— Ишь, как ее разобрало! — сказал лохматый рыбак, глядя, как бьется в лодке рыба. — Назавтрие утром три заморских судна из города выйдут, — вытирая пот с лица, продолжал он рассказывать новости. — Два судна колываньских купцов и одно из Любека-города сейчас в амбар товары выгружают, а четвертый корабль в Усть-Нарове должен стоять, вчера из города вышел. Тот порожний, этих вот ожидает… — Рыбак кивнул головой на торчащие впереди корабельные мачты. — Один немец в море не выходит — разбойников боится.
— Вот что, ребята, — неожиданно произнес Жареный: — я беру рыбу. Вези нас в обрат, на русский берег.
Рыбаки перестали грести, от удивления разинув рты. Недоумевал и толмач Аристарх.
— Всю рыбу берешь? — недоверчиво переспросил лохматый и почесал затылок огромной лапищей с присохшими на пальцах чешуйками.
— Всю, всю! — отозвался Жареный. — Да греби шибче, ребята, а то скоро в море нас река вынесет, — пошутил он.
И правда, сильным течением лодку далеко отбросило от Девичьей горы.
Мужики нажали на весла, под кормой забурлила, запенилась вода.
— Зачем всю рыбу взял, Федор Тимофеевич, — удивился Аристарх, — куда ее? По такой жаре завтра провоняет.
— Эх ты, беспонятливый! — шепотом ответил Жареный. — Надумал я прямо в устье спуститься и, пока немцы здесь прохлаждаются, в море выйти.
— Так, так, — старался понять Аристарх.
— А рыбу беру потому, — еще тише продолжал купец, — чтоб мужики про нас слух в замке до время не пустили. Понял теперь?
Аристарх кивнул головой и улыбнулся.
Причалив к пристани и рассчитавшись с мужиками за рыбу, Федор Жареный взобрался на свое судно и подозвал дозорного.
— Первые петухи в полночь кричат, — наказывал он, — вторые — до зари, а третьи — в зорю. Такты народ ко вторым петухам подымай… Ну, а теперь отдыхать, ребята.
Люди стали располагаться под открытым небом. Когда зажглись костры и потянуло вкусным запахом, к лагерю стали собираться любопытные жители. Начались разговоры о житье-бытье.
— Плохо живем, — жаловался старик, шамкая беззубым ртом и брызгая слюной, — ой, как плохо! Обижают нас божьи лыцари, в лесу спасаемся… — И он показал дрожащей рукой на видневшийся у холма дремучий лес. — Не приведи бог, ежели какой лыцарь в реке утопнет али в лесу сгибнет — мы и знать про то не знаем и духом не ведаем, а с нас спрос… А из леса вернешься, головни одни на пепелище, только крест на шее есть.
— Пока пльсковичи оборонять соберутся, в лесу насидишься, — глухо отозвался молодой парень.
— Милостивые, попа бы нам! — молила старушонка с красными, слезящимися глазами. — Во Пльскове, говорят, без места-то их много ходит, а наш вконец спился и службу всю забыл. Помогите, милостивые!
Расталкивая толпу, к лагерю пробиралась молодая женщина в чистом холщовом платье.
— Знахаря у вас нет ли? — поправляя аккуратно повязанный платок, робко обратилась она к Жареному.
— Нет, милая, знахаря, — ласково ответил купец, — а что за беда у тебя — али мужик занедужил?
— Сынок у нас помирает, — всхлипнула баба, — что уж только с ним не делали! Родился он слабеньким, кричит и кричит, а сна вовсе нет. Вчерась в хлебный каравай запекли, бабка-ведунья присоветовала…
— Кого запекли? — встрепенулся Жарений.
— Ванюшку, сыночка нашего. — Баба стала всхлипывать чаще. — А теперь, опосля горячей печи, он и кричать перестал, красный весь, хрипит у него в середке, глазок вытек, а ведь что василечки глазоньки-то были.
— Сгубили свое дите! — сказал Федор Жареный, с ужасом смотря на бабу. — Теперь и знахарь не поможет. Попа надо звать.
Баба покачнулась, завыла в голос, соседи подхватили ее и повели домой, а в ушах у Федора Тимофеевича долго еще раздавались ее визгливые вопли и причитания.
Время близилось к полночи. Лагерь спал мирным сном. Жители деревушки давно разошлись по домам. Не спалось Жареному. Долго он ворочался и слушал, как дозорные перекликались и стучали в щиты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76