Дойдя до тюрьмы — мне удалось разглядеть только верхушки двух высоких башен, — мы сделали кратковременную остановку, прежде чем массивные створки ворот распахнулись, тяжелая дубовая привратная решетка поднялась и мы по каменным плитам промаршировали во внутренний двор, мощенный булыжником. Отсюда четверо солдат повели меня к маленькой дверце в стене, затем вверх по винтовой лестнице и вдоль узкого прохода, пока мы не дошли до еще одной двери, окованной железными полосами. Дверь распахнулась, и меня грубо втолкнули в нее, так что я, не разглядев в темноте трех каменных ступеней, ведущих вниз, упал и сильно разбил себе лицо. Не успел я подняться, как дверь за мной со скрежетом затворилась и я остался один.
Я очутился в каменном склепе со сводчатым потолком, достигавшим в центре футов восьми в высоту, с единственной отдушиной для света и воздуха в виде небольшого отверстия в наружной стене, заделанного крест-накрест толстыми железными прутьями.
Каменная клетка была совершенно пуста, но сухая и чистая, чем выгодно отличалась от моей тюрьмы на «Золотом драконе». Тем не менее бежать из нее было так же невозможно: когда я подтянулся до маленького оконца и выглянул наружу, то увидел лишь сплошную стену, находившуюся ярдах в двадцати от меня, а до земли отсюда было довольно высоко, что я определил по звону монеты, долетевшему до меня лишь через пару секунд после того, как я бросил ее в окно. Это была моя последняя монета, поскольку меня тщательно обыскали и все остальное забрал тюремщик; почему он оставил мне эту — понятия не имею, знаю только, что не из сострадания, потому что именно он толкнул меня сюда, закончив обыск.
Спустя некоторое время тот же угрюмый тюремщик принес мне еду; он даже не подал вида, что слышит меня, когда я заговорил с ним, и после того, как я поел, я впервые в жизни почувствовал себя дурно и весь остаток дня пролежал на спине, глядя в потолок и искренне желая помереть, чтобы покончить со всей этой нелепостью: так ненавистны мне были эти стены, в которых я чувствовал себя как птица в клетке, лишенная свободы и света Божьего. Наконец я заснул и не просыпался, пока тюремщик грубо не потряс меня за плечо и не потребовал встать и приниматься за завтрак. После того как я покончил с едой — а, по правде сказать, там и кончать-то особенно было не с чем, — он сделал мне знак следовать за ним. За дверью меня ждала стража с алебардами, и в таком виде мы снова промаршировали через весь город к зданию магистрата, где должен был состояться суд надо мной, как сообщил мне один из конвоиров. И вновь меня удивил интерес, который испытывали горожане к моей персоне, собравшись со всех сторон в таком количестве, что дорогу в толпе приходилось расчищать конным стражникам; однако тот же конвоир растолковал мне, что большинство моряков, погибших на «Золотом драконе», были родом из Портсмута и поэтому может случиться настоящий бунт, если меня не повесят.
Признаться, я нашел мало утешительного в этой новости, но раздумывать над ней мне было некогда, ибо вскоре мы подошли к зданию суда, и после многочисленных толчков и пинков я очутился в тесной загородке, похожей на ящик, с двумя стражниками по обе стороны от меня. Клетка стояла в обширном зале, битком набитом людьми, пожиравшими меня глазами и оживленно переговаривавшимися, пока чей-то голос громко не потребовал тишины и толстый старик с сонным одутловатым лицом, сидевший отдельно от остальных, возвышаясь над двумя другими судейскими чиновниками, на специальном помосте, спросил мое имя.
Для меня теперь не было секретом, что все эти люди жаждут моей смерти, а поскольку судья отлично знал из бумаги мастера Роджерса все, касающееся меня, — или во всяком случае вскоре узнает, — то я решил ничего не говорить и промолчал.
— Ты слышишь меня? — сердито воскликнул старик, а один из стражников толкнул меня в бок.
Я молча глядел на судью и ничего не отвечал.
В толпе послышался смех, и старик побагровел от злости.
— Стражник, всыпьте ему как следует, чтобы он проснулся! — воскликнул он, и один из конвоиров уже готов был выполнить поручение, но в зале поднялся шум протеста, и меня оставили в покое. Затем я услышал, как мастер Роджерс вслух зачитал мои показания и несколько свидетелей выступили с подробным изложением фактов гибели галеры и обстоятельств моего спасения. Настроение публики начало постепенно склоняться в мою сторону, и я это чувствовал по отдельным репликам, доносившимся до меня из зала. Но вот в качестве свидетеля вызвали племянника капитана Эмброуза, того самого юнца, которого я сшиб с ног в тот злополучный день.
— Ваша милость, — сказал он, обращаясь к судье, — преступник, сидящий здесь, пытается убедить нас, будто он попал на пиратский корабль случайно и что его там держали взаперти в качестве пленника. Но тогда пусть он объяснит нам, почему он был вооружен до зубов, когда мы его вытащили из воды? При нем были превосходная шпага французской работы, пистолет и отличный толедский кинжал. Неужели же пираты снабжают оружием своих пленников, ведь откуда иначе у обыкновенного деревенского простака из Шотландии, каким он пытается прикинуться, столь богатый арсенал, да еще иностранного производства? И неужели же он всерьез считает всех нас наивными дураками, готовыми поверить в его небылицы? Закон гласит одно: любой, захваченный на борту пиратского судна с оружием в руках, считается пиратом и подлежит соответствующему наказанию!
Шум в зале поднялся неописуемый. Старый судья безуспешно стучал деревянным молотком по столу, требуя тишины, и только отряду вооруженных копьями солдат во главе с офицером удалось навести относительный порядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120