Того, что он увидел, с него было предостаточно. Он слез в страшном возбуждении, шепнул жене:
– Я его застукал, Иетта! – опрометью бросился в дом и вверх по лестнице.
В ответ на его стук ничто не шелохнулось за дверью. Им овладела ярость, он стал барабанить кулаком, потом каблуками, но ничего не добился. Тогда этот жалкий в своем слепом бешенстве человек решил принести топор и взломать дверь. Но прежде он еще сбегал во двор и убедился, что в комнате Каспара стало темно, это пуще его взбесило.
От стука проснулись дети и служанка, учительша, плача, загородила ему дорогу, когда он с топором в руках пулей вылетел из кухни. Он оттолкнул ее, с пеной у рта, завопил: «Ну, я ему сейчас покажу!» – и снова ринулся вверх по лестнице.
С первого же удара топором дверь распахнулась; Каспар в ночной рубахе стоял на пороге. Его спокойная фигура произвела на учителя столь неожиданное и отрезвляющее впечатление, что он разом сник, растерялся, не знал, что сказать и что сделать, только как-то странно скрежетал зубами.
– Зажгите свет, – пробормотал он после долгого молчания. Но жена, тихонько всхлипывая, уже бежала наверх со свечой. Каспар увидел топор в опущенной руке учителя и задрожал всем телом. Заметив, какой страх охватил юношу, Квант совсем потерялся. Устыдившись, он с глубоким вздохом проговорил:
– Ах, Хаузер, сколько горя вы мне причиняете! – С этими словами учитель повернулся к нему спиной и стал медленно спускаться по лестнице.
Каспар уснул, когда уже забрезжил день. Во время завтрака, после которого всегда начинался урок, он узнал, что Квант уже ушел из дому. За обедом учитель не проронил ни слова. Проглотив последний кусок, он поднялся из-за стола и сказал:
– В пять будьте у себя, Хаузер. Лейтенант полиции хочет говорить с вами.
Каспар прилег на канале в своей комнате. Стоял жаркий августовский день, грозовые тучи обложили небо, мимо окна, боязливо чирикая, то и дело пролетали ласточки, знойный воздух жужжал и звенел в тесной мансарде. Усталый после бессонной ночи, Каспар быстро уснул и проснулся, лишь когда кто-то с силой потряс его за плечо. Перед ним стояли Квант и Хикель; Каспар приподнялся, протер глаза и молча посмотрел на обоих. Хикель привычно-официальным жестом застегнул мундир на все пуговицы и сказал:
– Я вам приказываю, Хаузер, вручить мне дневник.
Каспар встал, тяжело дыша, и отвечал с твердостью, внушенной скорее внутренним принуждением, нежели смелостью:
– Господин лейтенант полиции, я вам дневника не отдам.
Квант всплеснул руками и жалобно воскликнул:
– Хаузер, Хаузер, вы слишком далеко заходите в своем уже отнюдь не детском упорстве!
Каспар окинул обоих взглядом, полным отчаяния, губы его дрожали, когда он проговорил:
– Разве я чья-то собственность? Разве я животное? Что вам от меня нужно? Я ведь уже сказал, что сжег тетрадь!
– Не собираетесь же вы отрицать, Хаузер, что сегодня писали при свече? – настойчиво домогался Квант, – Писем вам никаких писать не надо было, уроки вы сделали днем.
Каспар молчал, не зная, что сказать.
– Хорошему человеку вообще нечего страшиться, если кто-нибудь и прочтет его дневник, – продолжал Квант, – напротив, он будет рад, что люди убедятся в его беспорочности. А у вас, мой милый Хаузер, меньше чем у кого-либо оснований утаивать свой дневник.
– Как долго нам еще придется ждать? – с учтивой холодностью осведомился Хикель.
– Нет, лучше мне умереть, чем терпеть все это, – крикнул Каспар и поднял руку, чтобы закрыть ею лицо.
– Полно, полно, – заговорил встревожившийся Квант, – мы же хотим вам добра, Хаузер, как я, так и господин лейтенант.
– Разумеется, – поддакнул Хикель, – и вообще я должен вам сказать, что в данное время смерть для вас не наилучший исход. Учитывая данные обстоятельства, на вашем надгробии можно было бы прочитать: здесь лежит обманщик Каспар Хаузер.
– Не говоря уж о том, что подобная надпись свидетельствовала бы о низком поведении, – поучительно добавил Квант, – и о позорной трусости души.
– На что мне жизнь, если меня с утра до ночи мучат такими разговорами и не верят мне, – упавшим голосом отвечал Каспар, – я ведь и прежде не жил и долго не знал, что живу.
Хикель меж тем прохаживался вдоль стены и как бы ненароком, то там, то здесь, постукивал по ней согнутым пальцем. Внезапно он остановился, картина над канапе, видимо, привлекла его внимание. Улыбаясь, он снял ее с гвоздя и нажал на шарнир, доска отодвинулась.
Каспар смертельно побледнел и задрожал, как осиновый лист.
Но когда Хикель, ухмыляясь, взял в руки синюю тетрадь, непостижимая перемена произошла в юноше. Казалось, он вырастает на глазах и вот уже стал выше на целую голову. Он шагнул к лейтенанту. Лицо его преобразилось, приняло гордое и величественное выражение. Пылающий взор повелевал. Хикелю почудилось, что сейчас он будет раздавлен или растоптан, медленно, как зачарованный, он стал отступать к двери. Холодный пот выступил у него на лбу, когда Каспар двинулся вслед за ним, протянул руку, выхватил тетрадь из сжимавших ее пальцев, разорвал пополам, каждую половину еще раз пополам, потом еще раз, покуда мельчайшие обрывки бумаги не усыпали пол.

Кто знает, что бы произошло, если бы появление четвертого действующего лица мгновенно не изменило положения вещей. Пастор Фурман, проходя мимо, решил зайти к Каспару, спросить, почему тот не явился на урок. Переступив порог, он, видимо, сразу почувствовал, что здесь происходит, и молча переводил взгляд с одного на другого. Квант, с ужасом взиравший на разыгравшуюся сцену, с трудом пришел в себя и смущенно проговорил:
– Зачем это вы стружек понаделали, Хаузер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140