Он закрыл глаза, лицо его на мгновенье сделалось вовсе безжизненным. Госпожа фон Каннавурф негромко вскрикнула в испуге и упала на колени возле него. Потом она кликнула свою камеристку и попросила принести воды. Налив полный стакан, она протянула его Каспару. Он отпил глоток-другой.
– Что с тобою, Каспар? – прошептала она, впервые называя его на «ты». Он благодарно улыбнулся.
– Ты словно сестра мне, – робея, сказал он и пальцами коснулся волос склоненной над ним головы. Слово «сестра» в его устах звучало необычно, ни разу в жизни он еще не произносил его.
Клара прильнула к нему; ей казалось, что она должна его согреть, он боязливо от нее отодвинулся, она хотела подняться, но он дотронулся до ее плеча и взглядом, полным мольбы, любви и боли, посмотрел на нее.
– Клара, – произнес он, и ей почудилось, что она гибнет или, напротив, воскресает для новой жизни, ибо было что-то неземное в робко молящем звуке его голоса, когда он назвал ее по имени.
Так проходил час за часом, и они все лежали вместе, молча, молча и неподвижно, дрожа, как в ознобе. Она протянула к нему руку, и дыханье его уст поднялось в воздух вместе с ее дыханьем.
Когда часы на башне стали бить двенадцать, Клара встрепенулась. Она быстро встала, тихо и проникновенно произнесла: «Никогда, никогда, никогда», – потом подошла к окну и распахнула его. Дождь давно перестал, ясное, усыпанное звездами небо простиралось в вышине. Переполненное ее сердце стремилось туда, в неведомые миры, ибо мир, в котором она жила, ей опротивел.
Она сказала Каспару, что он может провести ночь здесь, в доме, но он отвечал, что не хочет этого. Она вышла узнать, не спит ли еще фрау фон Имхоф. Прошла мимо столовой, где мужчины пили вино и громко беседовали. Баронесса тоже еще не ложилась. Клара сообщила ей, что Каспар все это время находился у нее. Фрау фон Имхоф кивнула, но бросила на подругу несколько растерянный и удивленный взгляд.
– Завтра утром я запакую свои вещи и уеду, – тихо сказала Клара, и на лице ее отразилась непоколебимая решимость, иной раз придававшая странно жесткое и страдальческое выражение детским ее чертам.
Фрау фон Имхоф несколько опешила, но поднялась и подошла к Кларе. Внезапно они упали в объятья друг друга, при этом Клара заплакала.
Они все понимали, и говорить им не было надобности.
Вырвавшись, Клара сказала, что проводит Каспара в город.
– Это невозможно, – возмутилась фрау фон Имхоф, – или уж я пошлю с тобой лакея.
– Не надо, прошу тебя, – улыбнувшись, отвечала Клара, – ты же знаешь, что я ничего не боюсь. И не люблю, когда за меня боятся. Ночь всегда меня успокаивает, и я радуюсь, что буду возвращаться одна.
Через четверть часа она уже шла с Каспаром по еще не совсем просохшей дороге в направлении города. Они ни слова не произносили, а возле дома учителя обменялись рукопожатием.
– Теперь ты, наверно, покинешь меня, Клара, – вдруг сказал Каспар, и взор его затуманился.
Клара была поражена и растрогана этими словами, свидетельствовавшими о тяжелом предчувствии. «Какие прекрасные у него глаза, – подумала она, – светло-карие, как у косули; да он и вообще похож на косулю, что в печальном изумлении прячется в чаще леса».
– Да, я уезжаю, – проговорила она наконец.
– Но почему? Мне так хорошо было с тобой.
– Я вернусь, – заверила она его с наигранной теплотою, скрывавшей крик боли. – Я вернусь. Мы будем писать друг другу, а к рождеству я уже буду здесь.
– Я вернусь; эти слова я уже слышал однажды, – с горечью заметил Каспар. – До рождества далеко, писать же я не стану. Зачем? Письма – это просто бумага. Прощай и будь здорова.
– Мне нельзя поступить иначе, – прошептала Клара, взгляд ее был устремлен на звездный небосвод. – Смотри, Каспар, там вверху – вечность. Не будем забывать об этом, как забывают другие. Мы ни о чем не забудем. Ах, забвение, в забвении – все зло мира. Звезды принадлежат нам, Каспар, смотри на них, и я буду с тобой.
Каспар покачал головой.
– Прощай, – чуть слышным голосом произнес он.
В первом этаже растворилось окно. Из него высунулась увенчанная ночным колпаком голова учителя, чтобы тотчас же исчезнуть. То было молчаливое предостережение.
«Я попрошу Беттину ежедневно навещать его, – думала Клара, в одиночестве проходя по пустынным улицам, – я принесу ему несчастье, если останусь здесь, бездна разверзается передо мной, страшнее и глубже которой не придумаешь. Сестра! Что? я испытала, когда он назвал меня сестрою! Небесное блаженство проникло в мое сердце. Ведь я вновь обрела утраченного брата; но, боже милостивый, больше, чем братом, он мне быть не может! Дотрагиваться до него! Пробуждать его ото сна! О предательские уста, лобзание ничего не значит для вас! Поцелуй я его, я стала бы его убийцей, что же остается мне, как не бежать? Ангел-хранитель сбережет его; дерзостным было мое мечтанье – жалким своим присутствием его защитить; нет, не может погибнуть столь благородное существо от того, что чей-то взор от него отвернулся».
Этот тревожный ход мыслей свидетельствует о безнадежно запутавшемся сердце, в экстазе принявшем решение пожертвовать собственным счастьем, оробелом, ослепшем перед лицом неодолимого рока и заблудившемся на перепутьях любви.
Глядя на небо, на прекрасное созвездие Большой Медведицы, словно застывшая молния плывущее в темной синеве, Клара не заметила человека, стоявшего у портала дома Имхофов. Она отпрянула, когда он преградил ей путь. «О боже, опять это чудовище», – мелькнуло в ее мозгу.
Хикель, ибо это был он, склонился перед испуганной женщиной.
– Прошу вас, простите меня, мадам, простите, – пробормотал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140