сделать все это или нет? Первое, что подумал он, было, что ведь он ни в чем не виноват, а потому не лучше ли ему спокойно подождать, пока его выпустят!
Он стал обдумывать это и, чем больше думал, тем более утверждался в своем решении.
Ведь удрав так из каземата (если даже и существует подземный ход, о котором говорится в записке), он рискует, что его опять заберут, опять посадят и зачтут его самовольный побег за улику, ему в вину, а он ни в чем не виноват, или если и виноват, то в оплошности, в пустой шалости…
Конечно, со стороны Соболева было очень наивно считать «пустою шалостью» попытку проникнуть в тайны герцога Бирона, который умел ограждать их, жестоко и нисколько не церемонясь. Но наивность была свойственна характеру Соболева.
Решив «ждать естественного течения дела», он снова лег на солому. Однако тут захотелось ему проверить: а правда ли, что под соломой есть плита с кольцом?
Он разгреб солому (что ж, от этого ведь ничего случиться не могло!) и действительно нашел все, как было сказано в записке: и плиту, и кольцо, и она поднималась, а под нею был подвал.
«Ну что ж, — стал рассуждать Соболев, — ведь если я спущусь в этот подвал, так это еще не значит, что я удеру… Ну, спущусь, посмотрю, что там, а потом опять влезу сюда, задвину плиту и лягу, как ни в чем не бывало»…
И он по мере того, как думал это, исполнял свою мысль на деле, и, спрыгнув в подвал, сейчас же увидел пред собою ход.
«Ну и загляну туда!» — сказал сам себе Соболев и… заглянул.
Ход был как ход, под землею, выложен кирпичом и довольно короткий, так что видна была отворенная дверь и в нее глядело небо.
Пахнуло весенним свежим воздухом.
Соболев сделал шаг вперед. Спугнутая им мышь кинулась в сторону, но он не заметил этого.
Завидев небо и почуяв свежий воздух, обещавший волю и свободу, Соболев, забыв уже все свои рассудительные решения, кинулся вперед и очутился на пустыре, как указывала записка.
Никого не было видно.
Соболев пошел вперед. Пустырь кончался берегом реки.
Выбраться к себе домой ему было не трудно.
Ни плаща, ни шпаги, ни шапки у него не было, и, вероятно, он представлял далеко не внушительный вид в своем измятом камзоле, нечищенных сапогах, загрязнившейся рубашке, простоволосый, всклоченный.
Но он, выбравшись с пустыря на улицу, догадался пошатываться, так что никого не удивил своим видом: встречные стали принимать его за пьяного, а в те времена пьяные на улицах были явлением даже симпатичным для всех, так как способствовали веселью, а потом каждый сознавал, что и с ним самим может случиться такое же, а потому надо было, значит, оберечь ослабевшего человека.
XXIII. НЕДОУМЕНИЕ
Каземат с подземным ходом, из которого выбрался Соболев, имел в Тайной канцелярии свое специальное назначение для побегов, устраиваемых в целях розыска.
Какому-нибудь арестованному давали возможность бежать с тем, чтобы проследить за ним, куда он пойдет, к кому направится и с кем будет видеться. А затем забирали его снова вместе со всеми, с кем он имел сношение во время своего побега.
Этот каземат с подвалом под ним служил также для того, чтобы сажать туда двух заключенных по одному и тому же делу и слушать из подвала, что они разговаривали между собою.
Использовать этот каземат для освобождения Соболева было очень удобно, и потому Шешковский распорядился сделать так, как уговорился с Жемчуговым: он перевел Соболева в каземат с ходом, велел подкинуть туда записку Жемчугова, а Митька сидел и ждал у себя дома Соболева, освободившегося из каземата.
Сначала он ждал терпеливо, вполне допуская, что нужно время, чтобы вернуться Соболеву домой. Но вот прошел срок, когда, по его расчету, Иван Иванович должен был быть уже тут.
Митька постарался придумать кое-какие резоны, но Соболев не возвращался, а потому Жемчугов начал беспокоиться.
Мало-помалу его беспокойство усиливалось, и, когда наконец наступила ночь, Жемчугов окончательно растерялся и, не зная уже, что подумать и что предположить, кинулся в канцелярию, чтобы узнать там от Шешковского, что такое случилось.
Шешковского он застал за бумагами, готовящимся к предстоявшему очередному допросу.
— Что такое?.. Что случилось? — спросил Жемчугов, входя.
— Ну, что еще? — недовольно поморщился Шешковский и приподнял особенным образом брови, что служило знаком, чтобы Митька говорил тише.
Жемчугов облокотился на стол, нагнулся к самому уху Шешковского и почти совсем неслышным шепотом проговорил:
— Снегирь из клетки домой не вернулся…
— Твой?.. — так же неслышно произнес Шешковский.
— Ну, да… которого надо было использовать… Или в клетке дверцу захлопнули, и он сидит там?..
— Нет, вышел!
— Да не может быть!..
— Еще сегодня вечером вышел!
— И домой до ночи не пришел?
— Так где же он?!
— Я у тебя хотел спросить!
— Да почем же я могу знать? — воскликнул Шешковский. — Мое дело было выпустить!..
— Ну, не будем разбирать, кому что… Надо отыскать его теперь, с ним, видно, случилось что-нибудь.
— Да что же могло случиться?.. Парень ведь здоровенный… постоит сам за себя!
— Однако ж если он не явился домой до сих пор, то, значит, что-нибудь да случилось…
— Ну, что же?.. Надо найти след, так найдем!
— Ужасно досадно это! Без него трудно наладить наблюдение за домом!
— Трудно наладить! — передразнил Шешковский. — Трудно наладить! — повторил он громко. — Да есть двадцать способов, как ухитриться проникнуть в дом.
— Уж и двадцать? И одного довольно!
— Ну, конечно, довольно одного, и мы применим его и без твоего снегиря!
— Например?..
— Сейчас мне разговаривать некогда!.. Предупреди на завтра пани Марию, чтобы она была вечером дома и одна, чтобы сказалась для всех гостей уехавшей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79