Митька Жемчугов действительно явился и оказался вовсе не таким неотесанным деревенским оболтусом, как можно было ожидать. Напротив, он держал себя очень уверенно и так, что ясно было, что он не ударит ни пред кем лицом в грязь.
Оказалось, что Митька подолгу живал в Москве, пообтерся там, был грамотен, достаточно начитан и образован настолько, что трудно было выяснить, чего он не знал, хотя одинаково нельзя было с точностью определить, что, собственно, и знал он. Понимать он как будто понимал все европейские языки, но не говорил ни на одном из них.
Пил он много и крепко, и в этом как будто сказывалась наследственность его отца, хотя слабоволием он не отличался, пил мужественно и даже был характера твердого и решительного, унаследовав его, очевидно, от матери.
Митька приехал к Соболеву и попросту, без всяких церемоний, поселился у него.
Иван Иванович сошелся с ним с первых же дней, полюбил его, и они стали приятелями, так что пребывание Жемчугова в соболевском доме вошло, так сказать, в обиход и естественное и непреложное течение вещей.
Чем, собственно, занимался Митька — решить было трудно, но он куда-то ходил, у него были какие-то отдельные свои знакомства, хотя больше времени он, по-видимому, проводил в пьянстве — по крайней мере, так было видно из его рассказов.
Деньги у него водились, но тратил он их исключительно на себя лично, а, собственно, жил на счет Соболева у него в доме. Впрочем, на чаи и на водку он соболевским дворовым не жалел и поставил себя с ними так, что они боялись его больше, чем Ивана Ивановича, и ухаживали за ним старательнее и лучше, чем за своим хозяином.
Несмотря на то, что Жемчугов жил на счет Соболева, тратя свои деньги исключительно на собственное удовольствие, он держался с Иваном Ивановичем так, точно относился к нему несколько свысока.
VII. ДИТЯ ПРИРОДЫ
Подходя к своему дому после ночи, проведенной у заколоченного дома на Фонтанной, Соболев не был уверен, застанет ли он Митьку дома, или нет. У Митьки часто было обыкновение закатиться в герберг на целую ночь, а иногда и пропасть дня на два и на три. Никогда Митька никаких подробностей об этих своих отлучках не рассказывал и всегда отговаривался, что сильно кутил, и потому перезабыл все.
Соболев по своему обыкновению направился в дом не через парадное крыльцо, а через черное, и на дворе уже увидел, что Жемчугов вернулся: кучер мыл заложенную вчера тройкой бричку.
— Вернулись? — спросил он кучера.
Тот тряхнул как-то особенно головой и с полуусмешечкой ответил:
— Привезли!
«Хорош, значит, был!» — подумал Соболев и почему-то ему стало ужасно весело.
Он легко вбежал по ступенькам в стеклянную галерею, тянувшуюся со двора вдоль всего дома, и по знакомой дороге направился было в столовую горницу, на ходу велев старому крепостному Прохору подать туда себе самовар; но в прихожей комнате пред столовой, смежной с помещением Митьки, он наткнулся на растянувшееся на полу тело.
Лежавший вскочил, выхватил висевший у него на поясе кинжал и, оскалив зубы, как-то особенно прорычал:
— Я тебя зарежу.
Соболев невольно вскрикнул больше от неожиданности, чем от испуга, и отступил.
Черномазый человек в длинном одеянии, с барашковой шапкой на голове, оскалив зубы, лез на него и продолжал рычать:
— Я тебя зарежу!
— Да отвяжись ты, дьявол!.. Откуда ты явился сюда? — громко и сердито произнес Соболев и позвал: — Эй! Кто-нибудь!..
Дверь из комнаты Жемчугова отворилась, и Митька просунул голову.
— Ты что тут буянишь, Ахметка? — остановил он черномазого. — Ведь это — сам хозяин дома!.. — показал он на Соболева.
— А это кто ж такой? — спросил Соболев про Ахметку.
Жемчугов, очень недовольный, что его потревожили после «встряски», как он называл свои кутежи, хмуро поглядел на Соболева и сердито ответил:
— Не видишь разве?.. Это — дитя природы!
— Какое дитя природы?
— Плюнь, все равно, потом расскажу, — произнес Митька и затворил дверь, но сейчас же высунулся опять и спросил: — А ты куда пропадал ночью?
— Тоже после расскажу! — ответил Соболев и пошел в столовую.
Спать ему вовсе не хотелось; напротив, он чувствовал необычайный подъем жизненности.
Он заварил себе большой стакан сбитня, принялся за пухлую, еще теплую, только что испеченную сдобную булку и стал раздумывать о том, рассказывать ли Жемчугову то, что произошло с ним ныне ночью, или нет. С одной стороны, он чувствовал, что тут, несомненно, нужна помощь приятеля, а с другой — ему хотелось сохранить тайну и — главное — таинственность всего происшедшего, похожего на мечту, чтобы не называть всего этого простыми словами и не развенчивать таким образом своих мечтаний.
Однако не успел он прийти еще к какому-либо определенному решению, как в столовую пришел Митька Жемчугов.
— Нет, не могу, не спится! — сказал он. — Уж раз разбудили, так все пропало!..
Он был в туфлях на босу ногу и в полотняном запашном халате.
Соболев, которого не покидало благодушно-веселое настроение, посмотрел на его заспанную, небритую физиономию и расхохотался.
— Чего ты зубы скалишь? — проговорил Митька и, в свою очередь, рассмеялся, чувствуя, что настроение Соболева передается и ему.
— Откуда же у тебя эта образина? — стал опять спрашивать Соболев.
— Нет, ведь я почему держу тебя или себе? — продолжая смеяться, заявил Митька, как будто он действительно «держал при себе» Соболева. — Ведь вот вернешься так домой, кажется, в голове кислота одна, ан, поглядишь на тебя и снова жить захочется!.. Ну, а в новой жизни можно еще шкалик опрокинуть… Эй, Прохор!.. — крикнул он. — Дай-ка, братец, чем-нибудь желудок согреть… простудил я его вчера вечером!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79