или, может быть, я потому и пришел к вам, что мы повздорили… В силу нашей вздорной встречи вы не можете заподозрить во мне пристрастия к вам, и вот я пришел к вам сказать, как человек беспристрастный, что не верю в обвинение, которое свалилось на вас.
«Он хорошо говорит!» — подумал барон Цапф и произнес вслух:
— Я уже доказал, что это обвинение — вздор!
— Ах, уже доказали!
— Да! Я дал честное слово, что не виноват ни в чем.
— Но этого мало, барон. Офицер вспыхнул:
— Мало честного слова барона Цапф фон Цапфгаузена?!
— О, нет, — поспешил успокоить Митька, — конечно, для порядочных людей этого даже более чем достаточно, так как порядочные люди и без всякого слова должны верить, что вы ни в чем не виноваты! Но для судей, для этих судейских крючков, важны эти глупые улики, эта кровь на обшлаге вашего мундира и такой вздор, как то, что будто вас кто-то видел ночью!
«Он очень хорошо говорит!» — опять подумал барон и ответил:
— Ну да! Но это — уже дело правосудия доказать, что все это — вздор!
— Правосудию надо помочь, барон! И вот я хочу заняться этим.
— Но какое вам до всего этого дело? — спросил весьма естественно барон.
Митька ничуть не смутился.
— По некоторым причинам мне интересно выяснить настоящих виновников этого дела, которых я, может быть, имею основание предполагать.
— А, это — другое дело! — согласился барон. — Тогда будем говорить.
— Скажите, пожалуйста, вы ночью в Петергофе с заезжего двора никуда не уходили? — спросил Митька.
— Никуда.
— А где были ночью ваши сапоги, мундир и прочее?
— Я свой мундир, сапоги и прочее платье положил на стул в коридоре у двери, дабы служанка могла вычистить их к утру.
— Ну, тогда ясно! — сказал Жемчугов. — Ваш мундир и все платье ночью надел кто-нибудь другой, который и совершил преступление.
— Да, конечно, это так! — воскликнул барон. — Я крайне удивляюсь, как это мне самому не пришло в голову! Вы, вероятно, очень умный человек.
— Теперь, — продолжал Митька, — вспомните хорошенько, кто был с вами на заезжем дворе? Кого вы там видели?
— Я видел там многих! — добросовестно сказал барон.
— Кто же были эти многие? Совершенно незнакомые вам люди?
— Нет! Двоих я знал, но только мы условились, что я не буду показывать вид, что мы знакомы.
— Почему же это?
Барон замолчал, искренне стараясь припомнить, почему это так было.
— Я не могу теперь объяснить в точности, но у них как-то это выходило, что нужно было именно так поступить. Теперь же я точно не могу выразить.
— А кто они были такие?
— Один называется Пуриш.
— А другой — Финишевич?
— Ну да, именно! А вы почему знаете?
— Я знаю, что они в последнее время всюду вместе шляются! Ну, знаете, тогда дело начинает проясняться! Пуриш с Финишевичем — такие люди, что на все пойдут. Теперь мы на верном следу! Я это чувствую. Ну, барон, поздравляю, вам, вероятно, удастся легко выпутаться из этой истории. Барон был тронут.
— Благодарю вас! — сказал он, закатывая глаза и чувствительно вздыхая. — Друзья познаются в несчастье, хорошие люди тоже! Сначала я был о вас иного мнения, а теперь я хочу быть с вами другом.
— А я буду гордиться дружбою с бароном Цапфом фон Цапфгаузеном! — сказал Митька, окончательно побеждая этим сердце барона.
Жемчугов, считая, что он напал уже в самом деле на след, поспешил отправиться в Тайную канцелярию к Шешковскому за советом.
— Ну, брат, дела! — встретил его Шешковский. — Представь себе: картавому немцу удалось карася поймать.
— Какого карася? В чем дело? — переспросил Жемчугов, поглощенный весь тем, что его занимало, и не желавший слушать о карасях, пойманных Иоганном.
— Президент королевской палаты Августа Второго господин Брюль, — сказал Шешковский, — просил герцога Бирона поймать находящегося в России Станислава Ставрошевского, сторонника Лыщинского, покушавшегося на жизнь Брюля в тридцать третьем году. Случай, как видишь, исторический.
— Терпеть я не могу исторических случаев!
— А все-таки Иоганну удалось разрешить этот случай. Этот Станислав Ставрошевский оказался мужем пани Марии, и она выдала его Иоганну, который приехал к ней как раз в то время, когда у нее был Финишевич.
— Финишевич?!
— Ну да! Под этим именем скрывался здесь муж пани Марии, Станислав Ставрошевский.
— Вот что называется, легок на помине! Ведь и у меня сейчас дело, которое тоже относится к Финишевичу. Ты знаешь о покушении на убийство Эрминии?
— Какой Эрминии?
— Ну, той самой молодой девушки, из-за которой мы хлопотали вот уже сколько времени!
— Ах, этой! Но послушай, тут замешивают барона Цапфа. Я думаю, что это — вздор!
— Я уверен в этом! Я сейчас от него, и, судя по разговору с ним, можно предположить, что тут замешаны Пуриш и Финишевич, то есть, значит, Ставрошевский. Конечно, прежде всего надо установить, имели ли эти господа какую-нибудь причину покушаться на бедную девушку?
— Может, просто хотели ограбить ее? Ведь они были без денег!
— В том-то и дело, что нет. Никаких признаков корыстной цели не имеется! Нанесена рана и решительно ничего не тронуто.
— Конечно, если бы знать, кто такая эта девушка, то дело было бы яснее!
— Кто она, я теперь знаю. Она — приемная дочь гродненского пана Адама Угембло! Вот тут у меня записано… — и Жемчугов справился со своей книжечкой.
— Угембло… Угембло… — задумчиво повторил Шешковский и, перебрав несколько дел, взял одно и стал перелистывать. — Так и есть! — сказал он. — Пани Мария Ставрошевская, рожденная Угембло, из Гродно, дочь пана Адама Угембло.
— Теперь все ясно! — воскликнул Митька и даже, вскочив со своего места, заходил по комнате. — Ну, да!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79