— Решительно ничего. Мне нужно стать другом доктора Роджиери, и все тут…
Ставрошевская долгим, испытующим взглядом посмотрела на Митьку и, опять не уловив в его глазах ничего, проговорила:
— Не знаю: вы мне или действительно друг, или же враг, который принесет мне погибель…
— Ну, там увидим! — равнодушно махнул рукой Митька. — А теперь пойдемте к Роджиери.
Они пошли в комнату к итальянцу, и там Митька оставался довольно долго, поддерживая общий, очень занимательный разговор. (Он владел очень недурно французским языком.)
Когда он уехал, Роджиери сказал пани Марии:
— Вот первый человек, ни одной мысли которого я не мог прочесть, несмотря на все мое искусство…
LVIII. КОСА НА КАМЕНЬ
Жемчугов поспешно вошел в караульное помещение в крепости и сказал несколько слов офицеру.
— У вас есть пропуск? — спросил тот.
Митька вынул из бокового кармана кафтана бумагу и показал.
Караульный офицер внимательно рассмотрел бумагу и спросил:
— Слово?
Жемчугов наклонился к самому его уху и тихо шепнул:
— Струг навыверт!
— Пойдемте! — сказал офицер и повел Митьку по каменным переходам, которые закончились коридором с несколькими железными дверями.
Одну из этих дверей отпер по приказанию офицера огромного роста инвалид петровского времени, и Жемчугов вошел в каземат, где сидел Финишевич.
Тот, закованный в цепи, встал навстречу Митьке и проговорил:
— Странно! Я почти был уверен, что придете ко мне именно вы.
Он был, по-видимому, довольно спокоен, чего никак нельзя было ожидать, и ни отчаяния, ни боязни заметно в нем не было.
Это удивило Жемчугова, и он с недоумением посмотрел на Финишевича.
— Вы как ко мне? — продолжал тот. — Официально или неофициально? Я думаю, что вы пришли наведаться ко мне частным образом, так как дело, по которому я заключен, касается иностранного государства, и здесь официально никто меня допрашивать не может.
— Ну, пан Ставрошевский! — ответил в свою очередь с необыкновенным спокойствием Митька. — Если бы нужно было допросить вас, то и допросили бы! Дело не в том. Я пришел к вам исключительно в ваших же интересах.
— Вот как? Ну, посмотрим, в чем это мои интересы заключаются!
— Да я полагаю в том, чтобы как можно дольше остаться в России и не быть выданным в Польшу, в распоряжение господина Брюля! Вы знаете, ведь там, говорят, распоряжается этот господин куда круче, чем это делается у нас! А уж, конечно, он придумает что-нибудь особенное для вас. Если вы надеетесь бежать во время переезда, то это вам не удастся, потому что Брюль просит доставить вас в железной клетке. По-видимому, очень серьезный человек — этот господин Брюль! И там вас ожидает неминуемая смертная казнь, и, вероятно, очень мучительная.
— Да! Положение пренеприятное! — с кривой усмешкой подтвердил Ставрошевский.
— Не только пренеприятное, а такое, неприятнее которого и выдумать нельзя!.. Так вот, может быть, вы хотите не то что избавиться, а хотя бы облегчить это положение?
— Ну, само собой разумеется, что хочу и думаю, что, авось, как-нибудь добьюсь этого.
— У вас, значит, есть какой-либо план?
— Не план… я сказал бы — надежда! А знаете, говорят, что надежда никогда не оставляет человека; впрочем, до тех пор, пока он не попадет в ад.
— Знаете, пан Ставрошевский, вы так вот, сидя в каземате, гораздо лучше рассуждаете, чем на воле!
— Что же делать! Когда дело становится серьезным, невольно все способности человека напрягаются!
— Мысль, достойная философа. Так в чем же ваш план?
— Ну, этого, извините, я вам пока не скажу, тем более что ведь вы сами пришли ко мне с предложением, из которого как бы явствует, что вы тоже видите возможность облегчить мое положение.
— Совершенно верно. Что, например, если бы вы признались в каком-нибудь проступке, или даже, положим, преступлении, будто бы совершенном вами здесь, в России? Ведь тогда дело стало бы разбираться здесь, конечно, затянулось бы, и таким образом ваша поездка в железной клетке в гости к господину Брюлю была бы отложена на довольно долгое время; ну, а там — мало ли что может случиться!
— Мысль очень недурна и более или менее даже соответствует моим надеждам, или плану, как вы изволили выразиться.
— Ну вот, это хорошо, что вы сразу схватываете положение. Значит, надо только придумать, какое бы дело вам взвести на себя.
— Да! Например, какое дело?.. Может, у вас есть что-нибудь уже готовое в этом отношении?
— Может быть!
— Например?..
— Например, вот что: в Петергофе только что сделано покушение на убийство молодой девушки. Обвиняют в этом одного офицера, которого будто бы видели ночью, когда он выходил из заезжего двора; затем он ранее обратил на себя внимание расспросами о даче, где жила молодая девушка, и на обшлаге его мундира оказалась кровь.
Говоря все это, Митька зорко следил за выражением лица Ставрошевского. Но тот и глазом не моргнул, а проговорил, раздумчиво покачивая головой:
— Скажите, какой странный случай!
— Вы могли бы, может быть, — сказал Жемчугов, — признаться, что вы были в это время тоже в Петергофе на заезжем дворе и что ночью оделись в мундир, который был положен офицером у своей двери, чтобы горничная могла вычистить его, и в этом мундире пробрались на дачу князя Шагалова, там нанесли рану кинжалом молодой девушке и запачкали обшлаг мундира, а потом положили его на прежнее место…
— Не будет ли это уж слишком похоже на сказку? — спросил не без наглости Ставрошевский.
«Ну, и наглец же ты!» — подумал Митька и громко сказал:
— Все равно дело начнут разбирать, и вы выиграете время.
Ставрошевский задумался, услышав заявление Митьки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79