Его впихнули в подземную темницу, решетчатая дверь закрылась за ним, и тяжело лязгнул замок.
— Да чтоб вас! Снова кутузка! Пресвятая Богородица, спаси и огради! Спаси и огради!.. — доносилось из темноты.
Когда стихли шаги уходивших сипаев, Григорий начал неуверенно шарить ногами по полу.
— Вроде б куча соломы иль что еще мягкое… — забормотал он, облизывая разбитые в драке распухшие губы. — Присяду чуток, да и рукам связанным облегченье будет.
Он опустился на корточки и слегка привалился на бок, лихорадочно перебирая в мыслях все происшедшее: «Деньги — черт с ними! Вот котомку жалко, бриллианты попадут к этим негодяям англичанам. Эх, Никитки со мной не было, он ужо показал бы им! И пистоль хороший пропал… Нанди небось все видел. Сообщит Парвезу. Подмога бу-у-у-дет, да! Он ведь вхож к этому хану-господину. Ювелир же его…»
Григория переполняла ярость от того, что с ним так несправедливо поступили. Он заскрипел зубами: «Сколь еще сидеть тут, да что со мной будет? Бес его знает! Во второй кутузке обретаюсь, что ж так страна Индия неприветлива к русскому человеку?»
Он тяжело вздохнул, зашуршал соломой…
Однако он пробыл в темнице совсем недолго. Замок снова лязгнул, дверь отворилась, и громкий голос приказал:
— Выходи, фаренги!
Григорий вышел, по бокам встали два вооруженных сипая и повели по каменным полутемным переходам и внутренним дворам. Кое-где дорогу освещали дымные светильники, было совершенно безлюдно. Наконец они остановились перед большой дверью с маленьким окошечком. Один из сипаев постучал. Окно открылось. Сипай что-то сказал. Окошечко закрылось. Потом отворилась дверь, и Григория ввели в большой зал без окон, в центре которого находилось небольшое возвышение, покрытое черной парчой. Сверху лежала горка разноцветных подушек. Вдоль стен зала стояли какие-то странные станки не станки, в одном углу с потолка свисали ремни и веревки. В другом, около пылавшего жарким огнем очага высились трое или четверо, голые по пояс, в шароварах, усатые, весьма мрачного вида, со скрещенными на груди руками. Сипаи остановились, перекинулись несколькими фразами с усатыми. Языка Григорий не понял. Один из по пояс голых исчез в маленькой дверце, и наступило тягостное молчание, нарушаемое лишь шипением горевших светильников да потрескиванием дров в очаге. Григорий осмотрелся еще раз более внимательно, и сердце у него захолонуло, по спине поползли мурашки. Господи помилуй! Пыточная! Неужели сейчас его… Ему живо вспомнились недавние мучения у Бадмаша. Вон дыба… Вон… В этот момент в зал стремительно вошел высокий длиннолицый человек с живыми, пронзительными глазами, сверкавшими из-под широких темных бровей. Некую надменность и властность ему придавали большой нос с горбинкой, черные, неширокие, но длинные висячие усы, почти соединявшиеся с бакенбардами, и чисто выбритый с ямочкой подбородок. На голове — маленькая белая плетеная шапочка — кори. Он был одет в красный халат, подпоясанный бисерным поясом розового шелка, символом власти, и желтые штаны — патлун. Это был сам эмир Шринагара и субедар Кашмира Мансур-хан. За ним, почтительно пригибаясь, появился кази.
Эмир подошел к возвышению, поставил на него ногу, подождал, пока ему услужливо взобьют подушки, и важно уселся, щелкнул пальцами. Сипаи подхватили Григория и подвели к эмиру.
— Бисмилла ир-рахман ир-рахим… — зашептал эмир, закрыв глаза и низко опустив голову, слова молитвы. Закончив, встрепенулся и, нахмурившись, обратился к Григорию: — Арэ, фаренги! Ты говоришь на урду?
— Да, хузур!
Эмир удовлетворенно кивнул:
— Как тебя зовут?
— Григорий Семенов.
— Расскажи, почему тебя привели сюда.
— Хузур! Я рассчитывался на Бори-Базаре за купленный у инглиси шафран, и вдруг они меня обвинили в том, что я даю им фальшивые деньги. Начали меня бить, прибежал тимардар, меня схватили, и вот… я здесь, — с достоинством ответил россиян.
— Арэ! Тимардара сюда! — Эмир хлопнул в ладоши.
— Я здесь, достославный! Я твой слуга! — с готовностью произнес тот, входя в зал и падая ниц перед эмиром. — Салам алейкум!
— Ладно, ладно, — поморщился эмир, — говори, что произошло.
— Хузур! Да будет имя твое благословенно, а мудрость и щедрость…
— Ну, довольно лести! Рассказывай о деле! — крикнул, перебивая, эмир. — Если мы убедимся, что ты верно нам служишь, будет и щедрость!
— Достославный! Так оно и было! Этот фаренги рассчитывался за товар с двумя инглиси фальшивыми монетами. Клянусь Аллахом! Вот одна! — Он положил монету в протянутую руку эмира.
Тот внимательно осмотрел ее, попробовал на зуб, потом вынул из-за пояса пробный камень, чиркнул по нему монетой несколько раз, хмыкнул, показал кази. Они пошептались немного, затем эмир произнес:
— Сомнений нет, это фальшивая монета. Что ты скажешь в свое оправдание? — Эмир недобро смотрел на Григория.
— Хузур! Это какая-то ошибка. Монеты я получил от Парвеза, твоего личного ювелира. Я продал ему бриллиант. Он ведь честный и уважаемый человек, не так ли?
— Тхик! — Эмир согласно кивнул.
Он еще раз вместе с кази и тимардаром проверил монету. Она была фальшивой.
— Ты лжешь! — произнес эмир резко. — Ты пытаешься опорочить моего ювелира, честнейшего из честнейших! Ты подрываешь устои моего государства. Ты знаешь, что я делаю с фальшивомонетчиками?
— Нет, хузур! — простодушно ответил россиянин. — Я честный человек.
— Я сажаю их на кол. Вон там, во дворе! Ты сам откуда?
— Я расейский, из России-матушки. Хорунжий, ну, сотник по-вашему. Подданный его величества императора Петра Алексеевича. Белым царем его прозывают тут, в восточных странах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96