— Я знаю то, что мне нужно знать, — ответил граф А, — и всегда бываю там, где должен быть.
— Стало быть, вы обладаете даром быть невидимым и между тем присутствовать везде?
— Вы говорите, что в 1725 году сидели в тюрьме?
— Совершенно верно.
— Вас посадили в тюрьму 30 января, а выпустили 30 июля — так?
— Так, месье.
— В этом самом году, весной, — обратился граф к Бриссо, — вы продавали букеты в саду Пале-Рояль?
— Да, — отвечала Бриссо с удивлением, — я этого не забыла. Но как вы это помните? Я была цветочницей всего полгода.
— Да, вы начали продавать букеты 12 января в том самом году.
Бриссо вздрогнула, как будто воспоминание об этой дате произвело на нее сильное впечатление.
— 12 января! — повторила она.
— В этот самый день вы продали свой первый букет? — спросил граф.
— Да… Но откуда вам известно, что в этот самый день я продала мой первый букет?
Граф не ответил. Бриссо смотрела на него, не смея продолжать расспросы.
— Как много вам известно, граф! — сказал Морлиер, с наслаждением попивая превосходное вино. — Право, мне кажется, что вы знаете все на свете.
— Хотите доказательство? — спросил граф.
— Ну да. Ничто не делает ужин столь приятным, как беседа с человеком таких необыкновенных достоинств, граф.
Поклонившись графу, Морлиер налил себе очередной стакан ронского вина. Бриссо смотрела на графа, стараясь вызвать былые воспоминания. С начала ужина она не принимала никакого участия в разговоре до тех пор, пока граф не заговорил с ней. Устремив на него взгляд, она упорно припоминала, где видела этого человека, но никак не могла вспомнить. Сен-Ле, по-видимому, мало обращавший внимания на то, что происходило вокруг него, занимался только ужином: он накладывал кушанья, наполнял стаканы, разговаривал со своим соседом справа, со своей соседкой слева с живостью и с увлечением, которые шевалье де Морлиер оценил по достоинству.
— Вернемся к тому ужину в ночь на 1 января 1725 года, — резко сказал граф.
XXVI
Протокол
— Когда все желания были загаданы, — продолжал граф А, — принц Конти, выбранный председателем собрания, велел написать протокол заседания в двенадцати экземплярах на белом атласе. Каждый собеседник должен был хранить свой экземпляр в продолжение целого года. Вот один из двенадцати экземпляров.
Граф А вынул из кармана жилета кусок шелковой материи, которую положил на стол. На материи в рамке из гербов крупными буквами было написано кистью:
«ПРОТОКОЛ БЛАГОРОДНОГО ЗАСЕДАНИЯ КУТИЛ, проходившего в первый час первого дня 1725 года в трактире „Царь Соломон“, в комнате № 7.
В минуту, когда пробило полночь и мы переходили из одного года в другой, любезные собеседники обменялись взаимными пожеланиями.
Формальное обязательство было принято любезным собранием для исполнения этих пожеланий во избежание наказаний, означенных против каждого желания.
Список пожеланий:
Принцу Конти: найти лучшего повара во всей Франции,
или никто из нас не будет у него ужинать.
Герцогу Ришелье: посольство в Вене
или пойти в монахи на целый год.
Герцогу Фиц-Джемсу: быть обманутым шесть раз
или быть верным шесть месяцев.
Виконту де Таванну: располагать нами в продолжение двадцати четырех часов
или быть в нашем распоряжении двадцать четыре часа.
Графу де Конфлану: любовь г-жи де При
или ненависть госпожи де Буффлер.
Маркизу де Креки: дать три удара шпагой
или получить три удара шпагой.
Графу де Коаньи: счастье в игре
или несчастье в любви.
Герцогу де Лозену: не быть янсенистом
или съесть змею.
Графу де Рие: обладать Авесной, Жевр и Собран
или праздновать Флажеланов.
Шевалье де Морлиеру: просидеть шесть месяцев в тюрьме
или получить наследство.
Графу де Шароле: отбить за неделю любовницу первого дворянина или буржуа, которого он встретит сегодня утром после полудня,
или носить четыре дня желтый костюм.
Барону де Монжуа: через месяц стать любовником первой девушки, замужней женщины или вдовы, которую он встретит, выходя из этого трактира, даже если эта девушка, замужняя женщина или вдова будет старой, безобразной и дряхлой,
или носить четыре дня парик из кабаньей шкуры».
Следовали подписи двенадцати дворян.
— Да! — вскричал Морлиер. — Я помню! У меня был такой же протокол, он пропал, когда меня посадили в тюрьму.
— Я не буду рассказывать об окончании этого ужина, — сказал граф А, — все дождались рассвета, чтобы выйти из-за стола, и договорились не расставаться до полудня из-за двух последних пожеланий барону и графу.
— Так все и было!
— Барону выпало идти первым, шестеро дворян должны были встать напротив трактира на другой стороне улицы, трое — поместиться справа от двери, еще трое — слева. Де Монжуа был волен пойти направо или налево, куда захочет, в сопровождении всех своих товарищей, которые будут следовать за ним по обеим сторонам улицы, пока не встретят первую особу женского пола. В этот ранний час улицы были не очень многолюдны. Не встретив ни души, барон дошел до площади Лувра, там в раздумьях постоял минуту напротив дворца. Он начал чувствовать некоторое беспокойство, и сердце его сжималось, хотя он сам не знал отчего. Монжуа посмотрел направо, потом налево — не было никого. Наконец он повернул налево, к монастырю Сен-Жермен. В ту минуту, когда он проходил мимо паперти, он увидел женщину, закутанную в мантилью так, что ее лица видно не было. Барон вздрогнул: приключение началось, и надо было его продолжать. Женщина, увидев перед собой двенадцать человек, остановившихся и смотревших на нее, в ужасе отпрянула назад…
— Этим движением она отбросила свою мантилью, — подсказал Морлиер, — и мы увидели самое восхитительное личико, какое только можно вообразить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151