капитан не захотел лишиться опытного плотника. Мехия был спасен, и я приобрел в его лице преданного товарища. Но теперь у меня появился по-настоящему лютый враг. Об этом я, к сожалению, узнал не сразу: внешне Гарсия де Сория ничем не проявлял своей ненависти. Он по-прежнему льстил и улыбался мне, называл своим юным другом, заговаривал при всяком удобном случае. Мог ли я сомневаться тогда в его искренности? Да, мог: поведение и нрав долговязого негодяя я изучил к тому времени достаточно хорошо. Я и не верил Гарсии. Но тогда у меня не было ни времени, ни особого желания раздумывать о нем.
Несколько недель пребывания в Апариане были для меня счастливой порой: живя на суше, я получил возможность ежедневно видеться с Апуати. Плененные индейцы, которых к тому времени у нас было около дюжины, занимались тем же, что и мы: валили деревья, очищали стволы от сучьев, жгли уголь. Я старался быть все время рядом с ними, и это мне удавалось без труда: сеньор Орельяна, знавший о моем расположении к Апуати, чаще, чем кому бы то ни было, поручал мне присматривать за нашими индейцами. И хотя всякий раз, назначая меня стражником, капитан не скрывал иронической улыбки, все равно я был очень благодарен ему.
Теперь я уже не сомневался в чувствах, которые испытывал к девушке. Еще в самые первые дни плавания я заметил за собой, что стоит мне хотя бы на полчаса потерять из виду юркое каноэ, в котором плыла Апуати, как сердце мое начинает сжиматься от тревожных предчувствий и тоскливое отчаяние овладевает мной. Наши свидания во время кратких стоянок усиливали боль, причиняемую вынужденной разлукой.
Здесь, в Апариане, мы проводили вместе по многу часов. В строгой охране индейцев нужды особой не было — жители селения боялись разгневать нас и непременно выдали бы пленников, вздумай те убежать. Так что мне можно было, не слишком рискуя, надолго отвлекаться от своих обязанностей стражника. Внешне наши отношения не изменились: как и прежде, я учил ее говорить по-испански, рассказывал о моей родине и в свою очередь расспрашивал девушку о жизни индейцев, об удивительных деревьях и цветах, какие видел вокруг себя. Но все чаще, взглянув на Апуати, я испытывал приливы огромной, переполняющей сердце радости.
Да, именно здесь, в мирном индейском селении на берегу Великой реки, я наконец-то понял, что люблю Апуати. О том, что и она любит меня, догадаться было нетрудно: восторженные глаза индианки были зеркалом ее чувств.
Увы, она была, пожалуй, слишком непосредственна и совсем не умела скрывать всего, что творилось в ее душе. Солдаты многое замечали и не раз пытались задеть меня за живое, отпуская гнусные замечания насчет Апуати. Долгое время я не обращал на них внимания, но однажды терпение мое истощилось. После того как я, выведенный из себя, швырнул рыжего Ильянеса в реку, любители соленых острот умерили свой пыл, справедливо решив, что со мной шутить опасно.
Сложнее было с Хуаном де Аревало. Сердце мое разрывалось на части: я видел, что он мучительно переживает и все же не в силах простить мне любовь к индианке. А я… я слишком дорожил нашей дружбой, чтобы оставаться равнодушным к его терзаниям. Я с горечью замечал, что Хуан близок к тому, чтобы искренне возненавидеть ни в чем не повинную девушку, но все мои попытки заговорить с ним об Апуати кончались ничем.
Однако стоило нам отплыть на бригантинах из Апарианы, и Хуан де Аревало стал совсем иным. Теперь он опять был моим другом — заботливым, душевным, готовым ради меня на любые лишения и жертвы. И только поймав случайно мой пристальный взгляд, обращенный туда, где за бригантинами следовали каноэ, он снова мрачнел и замыкался в себе.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. Я СТАНОВЛЮСЬ ГЕРОЕМ
На двенадцатый день мая наши бригантины вошли в воды, омывающие берега провинций касика Мачапаро — могущественного индейского вождя, о котором нам немало рассказывали в Апариане. Мы издалека заметили белевшую на пологом берегу деревню и немало порадовались этому: во-первых, у нас кончились припасы, а во-вторых, очень хотелось хоть несколько деньков пожить на суше. Но не успели мы проплыть и четверти лиги, как стало очевидно, что нам здесь готовят совсем иной прием, нежели ранее. Множество каноэ — целая армада — встречала нас близ маленькой бухты, где мы намеревались пристать. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: на этот раз боя не избежать. Сотни вооруженных копьями индейцев, прикрываясь большими щитами из бугристой кожи аллигаторов, обкладывали на своих вертких лодках наши бригантины. Шум стоял страшный: рокот барабанов, рев деревянных индейских труб, озлобленные крики ярко разрисованных туземцев создавали невообразимо дикую какофонию.
Трудно было сдерживать волнение при виде столь свирепого полчища врагов. Пестрый хоровод, постепенно окружавший нас, не предвещал ничего хорошего. Правда, мы знали, что грохот и смертоносный свинец наших аркебуз сразу же обратят индейцев в бегство — в этих краях огнестрельного оружия, конечно, еще не видывали. Однако руки аркебузников и арбалетчиков дрожали: до начала жестокой битвы оставались считанные мгновения.
— Приготовиться! — громогласно крикнул капитан.
Солдаты нашей «Виктории» и подошедшего к ней почти вплотную «Сан-Педро» прицелились и замерли.
Индейские каноэ неумолимо приближались. Дикари потрясали копьями и пускали в нас тучи стрел. К счастью, они не могли пробить наши щиты и стальные доспехи. Я заметил, что среди наших врагов совсем нет юношей и молодых воинов — нас атаковали только зрелые мужчины, не моложе тридцати лет.
— Аркебузы, огонь! — скомандовал Орельяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64