По резкому тону и угрожающим жестам англичанина месье Беагль понял смысл сказанного и немедленно разразился потоком проклятий в адрес лицемерных англичан и чернокожих ослов, которые продались им за пучок сена. Мистер Кейнсон не стал молчать и вспомнил о некоторых проделках марсельских торговцев, но в ответ услышал о грязной и гнусной коммерции своей компании.
Эти базарные темы оказались близки и понятны переводчику и он буквально припал к уху Раббеха, а тот с откровенным удовольствием наблюдал за происходящим. Несомненно, вспомнил о письмах эфиопского негуса, в которых упоминалось о соперничестве и распрях официальных представителей и торговцев из европейских стран при его дворе. Решил и сам испытать столь редкое наслаждение и устроить подобную потеху перед собственными приближенными. Пусть знают, что выяснение отношений между грозными северными иноземцами мало чем отличается от недавнего спора за колодец между старейшиной одного из родов кочевников-туарегов и вождем племени муби.
Но когда француз громогласно высказал свое мнение о захватившем власть в Борну «кровожадном работорговце» и «грязной своре» его соратников, улыбка исчезла с губ эмира. Подскочившие стражники тут же уволокли пленника, а Раббех сокрушенно развел руками:
— Ну что мне делать с таким безумцем?
Староста триполианских купцов, к которому и был обращен этот вопрос, тяжело вздохнул и прочитал молитву.
— Конечно, жара помрачила разум этого язычника, но ведет он себя недостойно, — наконец произнес Али аль-Хусейн. — К сожалению, мы знаем, как поступают его земляки в долинах Сенегала и Нигера. Сегодня просто опасно посылать караваны в эти края. Но хаким хозяин в своем доме и только он имеет право решать судьбу его обитателей.
В свою очередь и грек Маридакис посетовал на жару, которая не позволяет многим иностранцам лучше узнать Африку и характер ее жителей. С горестным видом он согласился с тем, что война разрушит торговлю, и умолял хакима сохранить мир. Мистер Кейнсон, на лице которого, как только увели француза, гнев сменился скорбью, был краток. Он выразил уверенность, что законная власть Борну сама решит, как поступать с тем, кто выведывает государственные тайны и оскорбляет правителей страны. Напомнил, что законы гостеприимства святы, но совершивший преступление гость позорит и хозяев дома, и своих земляков.
На этом совещание закончилось, и в зале остались немногие. Вот тогда-то на полу опять появилась карта и началось обсуждение настоящих государственных дел. Долго спорили и решали, жевали орехи кола, чтобы прогнать сонливость.
— Передовой отряд французов на Шари надо остановить, — вынес окончательное решение Раббех. — Дать им бой и не отступить, показать нашу силу. После этого можно будет предложить начать переговоры о мире. Англичане обещали нас поддержать.
— Не исключено, что придется сражаться с тремя колоннами, — напомнил Дмитрий. — Но если они объединяться, то будет очень трудно.
— Действовать надо быстро, — кивнул Раббех и обратился к среднему сыну. — Ты, Наби, пойдешь со своими аламами на юг. Дам вам пушки и арабов Альхажди Муса. Запомни, никаких боевых действий без его согласия не предпринимай. В твоей верности и храбрости не сомневаюсь, но опыта войны с фарансава у тебя еще нет. И вы оба помните — надо беречь патроны!
— Отец, твоя воля священна! Альхаджи Муса — ты рука, я твой меч!
— Хорошо, сейчас все расходитесь и принимайтесь за дела. Альхаджи Муса, подожди еще немного.
Когда остались вдвоем, Раббех понизил голос:
— Недавно ты получил два послания из страны Раша. Что можешь сказать мне об этом?
— Мои начальники просят срочно сообщить, что здесь происходит. Должен буду написать им ответ.
— Хорошо. Пиши правду. А ты сам останешься с нами?
— Останусь, эмир! — решительно произнес Дмитрий, а про себя подумал — «семь бед, один ответ»!
Внезапно распахнулась дверь, и поток воздуха резко качнул огни светильников. В зал стремительно вошел Фадельалла.
— Отец, со мной только что говорил Бычья Голова. Он требует казни француза. Немедленно. Так мы должны доказать верность Англии. Иначе он не сможет помочь нам.
— Тир! — громко произнес Раббех. — Не надо было мне стравливать его с французом. Ну да теперь делать нечего. Суруру! Вылезай из-за ковра… Повесишь этого купца на главной площади, так чтобы это можно было видеть из лавки Бычьей Головы. Пусть соберут народ и судья скажет все, что полагается. Да, дайте французу что-нибудь, чтобы он выглядел здоровым, но скорбным и не вздумал орать перед простым народом. Иди!
— Вот она какова власть, Альхаджи Муса. Правитель должен думать и о таких делах. Пиши свое послание и отправляйся в путь.
С облегчением Дмитрий покинул зал. Дома заполнил колонками цифр бумажный квадратик и, свернув его трубочкой, засунул в срезанный конец одного из страусиных перьев. Связки этого ценного товара регулярно отправлялись через Сахару в города Средиземноморья. В Александрии Василий Ильич или кто-то другой прочтет написанное, а потом перешлет текст в Питер. Что-то там скажут? Но больше времени на раздумья не было. Дмитрий засунул басни Крылова в походную сумку и, простившись только с Ахмедом, поскакал к своим арабам.
Солнце уже встало, когда он увидел весь аламам, выстроенный вдоль крепостной стены. В утренних лучах все радовало глаз — холодно светилось начищенное оружие и сверкала сбруя, лоснились сытые кони, сияли радостные улыбки воинов, увидевших своего командира. Лучше всякой музыки звучали хриплые команды Айчака, топот коней и восторженные крики людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178