Ты делай, как положено, а не думай! И он пошел прочь, скрипя по снегу большущими черными валенками. Младший чин. Выходец из простонародья. Почему-то эти выходцы меня всегда сильно недолюбливали, почему-то мой вид был всегда им в тягость, их от меня передергивало и мутило, словно от стакана одеколона или от сильно выраженного еврея. Я к этому привык и не огорчился, и не стал подмазываться, как бывало раньше: мол, братцы, а я что? не свой? Я - чистокровнейший свой, не дворянских, ебенать, кровей... Я только плечами пожал и поперся вслед за выходцем, суля ему на бутылку. Он остановился в некоторой нерешительности, соображая, что слаще: власть надо мной или водка. Я поспешил накинуть еще одну поллитру. Он даже глазами блеснул. И вдруг меня охватил приступ - но не понимания и не жалости, нет, ничего подобного не произошло - меня охватил приступ острой, инородческой неприязни... "Это что-то новое,- подумал я и мне стало не по себе. - Неужто я опоздал с Мареем Мареичем?" - Пошли! - хмуро сказал выходец. - Пошли!- хмуро ответил выродок. И мы пошли. Это было большое подвальное помещение, залитое мутно-красным светом. На лавках вдоль стен сидели многочисленные идиоты. Иные слонялись по зале, раздвигая лбами спертый горячий воздух. Каждый был занят своим делом, своею думой, и никто не обратил на нас со сторожем ни малейшего внимания. В общей сложности их было около сотни. - Ну, кого берешь? - нетерпеливо спросил сторож. - Подожди, - сказал я и неспеша пошел вдоль лавок, борясь с духотой. Здесь был собран разный люд: молодые и старики, худосочные доходяги и крепыши-мордовороты, пришибленные мягкотелые тихони, холерикинепоседы, оцепеневшие тяжеловесные изваяния. Кто бормотал, кто выл, кто пел, кто спал, кто жрал какую-то слизь из миски, кто улыбался, глядя прямо перед собой, а кто хныкал, капризничал, вывернув губы, кто ловил блох, кто дрочился, пуская слюну, кто, связанный, лежал в углу и был наказан. В центре залы два молодых коренастых начальника цеха - мои друзья из развернутого сравнения - бесшумно вальсировали, неотрывно глядя друг другу в глаза с тяжелым чувством запредельного наслаждения. Я оторопел от галлюцинации и забеспокоился. Поскорее выбраться отсюда! - Этого не возьмешь? - спросил настигнувший меня сторож. Он держал за руку вертлявого верзилу с совершенно сбесившимися мускулами лица. По лицу без устали проносились, сменяя друг друга, картины самодовольства (ну, прямо дуче!), отчаянья, страха, покорности, нежности и бог весть еще какие картины. Сторож хрипло расхохотался. Он, стало быть, шутил. - А юродивые у тебя есть? - спросил я, приветствуя шутку понимающей улыбкой. - Так все они юродивые, - удивился сторож. - Мне бы, знаешь, какого-нибудь блаженного... - Ты что, сволочь, ссышь тут! - рявкнул сторож и бросился тузить ссавшего. Я пустился на поиски блаженного, но то ли едкое красноватое освещение, усугубляющее уродство лиц, мешало, то ли физическое многообразие идиотизма отвлекало меня, толи, наконец, одурел я от духоты только нигде не было моего Марея Мареича... Мой взгляд упал на высокого парня лет тридцати. Он сидел на лавке, скрестив руки, и пел глумливым фальцетом:
Во поле береза стояла, Во поле кудрявая стояла. Лю-ли, лю-ли, стояла...
Красные волосы спускались ему на глаза. Я подумал почему-то, что он слепой, но он усмехнулся, перехватив мой взгляд.
Лю-ли, лю-ли, стояла....
У него было узкое, вполне человеческое лицо; только оттопыренные уши портили портрет, который сложился в моей голове. - Этого не бери! - издали гаркнул сторож. - Почему? - рассердился я, укрепляясь в своём намерении вызволить парня. - Кусается, - сказал сторож. - Ничего, - возразил я ледяным тоном. В стороже я увидел врага. - А!-А!-А! - Это я кричу. Парень ящерицей соскользнул с лавки и, достигнув меня, укусил в икру. - А!-А!-А! - кричу я. Слезы летят из глаз. Я повалился в объятья сторожа, который, приняв меня в объятья, обезвредил парня, нанеся ему сокрушительный удар валенком в поддых. Сумасшедшие собрались вокруг нас и с великим сочувствием смотрели на меня; они явно переигрывали, потому что были сумасшедшими и не ведали никакой меры. - По местам! - скомандовал сторож, и они рассеялись. Парень лежал на полу и, держась за живот обеими руками, пел про березу. - Я же сказал, что кусается, - ворчал сторож, уводя меня с места происшествия. - Тяжелая у тебя работа, - сказал я, сильно хромая на укушенную ногу, и мне подумалось: - "Я наказан, и буду жить с идиотом, а он-то живет с целой сотней... за какие грехи? за какую зарплату?" - Они меня боятся, - улыбнулся сторож важной улыбкой младшего чина. Вова прохаживался по зале, заломив руки за спину и нахохлившись: пять шагов вперед - резкий поворот на пятке, пять шагов назад -и опять поворот. Был он в стоптанных шлепанцах, и поэтому шаркал ногами, но при галстуке и часах, и аккуратная бородка, вкупе с маленькими усиками, придавала ему вид провинциального вузовского преподавателя, недавно разменявшего полтинник. Есть такие преподаватели - тайные мученики своих фантазий, готовые удавиться за идею. Это вымирающее племя, на смену ему идут невежды и неудачники; они теснят мучеников фантазий; неудачники торжествуют, ПЕПЕЛ И ПЕРХОТЬ - их девиз, - и вот Вова загнан в подвал, под крыло младшего чина. Я с любопытством взирал на него. Он не отвечал взаимностью. Он был поглощен спором с воображаемым оппонентом, который раздражал его архивздорным набором пошлости, архипошлым ассортиментом вздора, и выпуклый лоб полемиста озаряла полыхающая мечта. - Как ты мог его выбрать? Ты с ума сошел! - ужасалась моя новенькая жена. - У него череп дегенерата. - Его череп сплющен силой фантазии, - возражал я.
1 2 3 4 5 6 7