Но тут вновь подал голос Покотило. Обида переполняла его, и ему хотелось хотя бы чем-нибудь пронять тех, кто оскорбил его самолюбие.— Как же его принимать, когда у него и прозвища никакого нету? — спросил он.Однако настроение запорожцев уже улучшилось настолько, что они восприняли это как шутку. Кто-то крикнул:— И вправду — треба прозвище!— Треба! Треба!— Так дадим ему прозвище!— Дадим! Дадим!— А какое?Задумались казаки. Кое-кто наморщил лоб. Другие начали осматривать новичка со всех сторон, пытаясь к чему-нибудь прицепиться.А Семён Гурко спокойно стоял в кругу казаков, улыбаясь доброй подкупающей улыбкой, и с высоты своего роста — он едва не подпирал кривую матицу старого, вросшего в землю куреня — оглядывал ясными глазами сечевое товарищество, среди которого предстояло ему отныне жить, делить радости и горе, жизнь и смерть. Какие разные лица, фигуры! Люди старые, и пожилые, и совсем молодые… Но всех их объединяла любовь к отчизне, ради которой они поклялись сносить и тяготы военной жизни, и разлуку с семьями, ради неё нередко проливали и свою и чужую кровь, расплачивались жизнью… Теперь они притихли, как дети, и напряжённо думали, какую же кличку дать этому русому красавцу с обветренным мужественным лицом и высоким, слегка покатым лбом? И никто не решался произнести какое-либо язвительное или обидное слово, которым чаще всего наделяли новичков. Большая крепкая фигура, умный взгляд серых глаз, который проникал в самую душу, ладно сшитая одежда — ничто не давало повода для насмешливого прозвища.Но как-то нужно назвать!Спыхальский тихонько посмеивался и подталкивал Гурко в бок — попался, мол!А Покотило, чтобы окончательно развеять плохое впечатление о себе, с вкрадчивой улыбкой воскликнул:— Ну, вот видите? Как же его принимать? Он ничего такого не сделал даже для того, чтоб прозвище ему придумать!— А и вправду, леший его забери! — показал свой единственный зуб Шевчик. — Он ничем ещё перед нами не отличился. Ничего не отчебучил!Гурко на мгновение задумался, посерьёзнел и, хитро подмигнув деду, усмехнулся весело:— Ну, за этим дело не станет! Если вам так уж хочется, чтоб я отчебучил что-нибудь, могу и отчебучить! Хотя и вышел давно из этого возраста! На выдумки я всегда был мастак!.. Только, чур, не обижаться! Сами напросились!И он начал протискиваться к двери.По мере его продвижения в курене стихал шум. Всех томило любопытство: что удумал новичок? Какой фортель выкинет? Чем развеселит их?.. Может, и вправду он необычайный выдумщик, шутник и острослов? Таких они любили, потому что и сами были не против пошутить, подтрунить над кем-нибудь, до слез насмеяться.Проходя мимо печки, в которой полыхало малиновое пламя, Гурко остановился. Видно, в голову ему пришла новая, неожиданная мысль. Его выразительные серые глаза заискрились смехом. Хмыкнув в усы, он вдруг нагнулся, выхватил из огня горящую хворостину и быстро выбежал в сени.
Запорожцы проводили его недоуменными взглядами.— Гм, что же он надумал, разумник? — нарушил всеобщую тишину Покотило.— А и вправду, интересно — что? — выскочил вперёд дед Шевчик, вытянув из потёртого воротника свитки сморщенную, как у индюка, шею. — Не чертей ли поджаривать?Тогда куренной Могила приказал одному молодику:— Пойди-ка погляди!Тот помялся — очень не хотелось выходить на холод, — набросил на плечи кожушок и медленно направился к сеням. Минуту спустя влетел назад возбуждённый, перепуганный. От порога выпалил:— Горим, братчики!— Как? Где? — переполошились запорожцы.— Говори толком, вражий сын! — гаркнул Стягайло, вскакивая.— Курень горит! Подпалил этот проклятый палий Палий (укр.) — поджигатель.

!Запорожцы опрометью бросились к двери, толкая и давя друг друга, выскакивали во двор и от неожиданности замирали: камышовая крыша куреня пылала в двух местах, как стог сухого сена. А с подветренной стороны стоял Гурко и подносил горящую хворостину под стреху.— Ты что ж это делаешь, треклятый?! — налетел на него Стягайло. — Да за это тебя надо у столба до смерти засечь, разбойник! Надо же придумать такое — поджечь курень!Огонь разгорался. В сечевой церкви ударили на сполох в колокол. Изо всех куреней высыпали запорожцы и, увидев пожар, мчались кто в чем был к переяславцам.— Воду, воду давайте! Засыпай снегом! — неслись крики.— Срывайте камыш!— Выносите из куреня оружие, чтоб не погорело!На шум сбежалась вся Сечь. Появились деревянные ведра. Запорожцы стали цепочкой и начали подавать воду. Несколько человек длинными баграми срывали с крыши снопы камыша, отбрасывали в сторону и там затаптывали в снег. Все куренное добро — ружья, сабли, пистолеты, посуду, одежду — вынесли и свалили подальше общей грудой.Вскоре пожар погасили. С обгоревшей крыши, чернеющей безобразными рёбрами стропил и слёг, поднимался сизый дым, смешанный со смердящим паром. Сам курень не пострадал, он был обмазан толстым слоем глины и загореться не мог. Казаки постепенно успокаивались.Но вдруг зарокотал громкий голос Стягайло:— Довбиши Довбиш (укр.) — литаврщик.

, бейте в литавры! На раду! Все на раду!Тревожно загудели литавры. Запорожцы дружно повалили на сечевой майдан, посреди которого высился гладко отёсанный дубовый столб, выстраивались по куреням в круг. Вполголоса допытывались друг у друга: что случилось? По какой причине собирается рада?Никто ничего толком не мог объяснить.Понятно стало лишь тогда, когда молодики вывели под стражей Гурко, а Стягайло закричал:— К столбу его ведите! К столбу! Накажем киями Кий (укр.) — палка для телесных наказаний.

проклятущего палия!На майдане нарастал гул.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18