— Скажу, не хвастаясь, — ответил я, — что способен на это, в интересах службы.
Это рассмешило их, и я подумал, что отвечал умно.
— Вот Томкинс, — заявил мичман, — покажет вам, как исполнять эту часть ваших обязанностей. Он наследовал эти способности от отца, служившего морским офицером. Он в состоянии храпеть четырнадцать часов кряду, ни разу не повернувшись на другой бок, да еще и днем не откажется продолжить свой сон на сундуке.
Томкинс защищался, утверждая, что некоторые обделывают свои дела проворно, а другие очень медленно, что он не из числа шустрых и что в сущности долгий сон освежает его не более, чем другого короткий, потому что он спит медленнее других.
Это остроумное доказательство было немедленно опровергнуто замечанием, что он съедает свой пудинг скорее всех прочих.
В это время почтальон, прибывший на борт с письмами, просунул голову в мичманскую каюту. У меня дух занялся от желания получить письмо из дому, но я обманулся в своих ожиданиях. Некоторые из мичманов получили письма, другие — нет. Те, которые не получили, называли своих родителей несознательными и объявили, что готовы сбыть их за шиллинг; те, которые получили, продавали свои письма после прочтения другим, обыкновенно за полцены. Мне казалась странной такая продажа, но среди них это было делом привычным. Одно письмо, преисполненное добрых советов, было продано три раза; это заставило меня составить лучшее мнение о нравственности моих товарищей. Самыми дешевыми письмами были письма от сестер. Мне предлагали такое письмо за один пенни, но я отказался, так как имел в достатке собственных сестер. Едва я это сообщил, как тотчас же меня осыпали вопросами об их именах и возрасте, хорошенькие ли они или нет и так далее. Я удовлетворил их любопытство; поднялся спор, кому они должны принадлежать. Один хотел Люси, другой брал Мэри; но самый жаркий спор завязался за Эллен, о которой я сказал, что она лучше всех. Наконец, они согласились продать ее на аукционе, и она досталась одному подшкиперу, по имени О'Брайен, который предложил за нее семнадцать шиллингов и бутылку рому. Меня просили засвидетельствовать их любовь к моим сестрам и потом объявить им их ответ. Такая просьба показалась мне очень странной; но цена, предложенная за Эллен, должна была льстить мне, потому что впоследствии я нередко был свидетелем, как очень хорошеньких сестриц продавали за стакан грогу.
В разговоре я упомянул о причине, почему с таким нетерпением ожидал письма: мне недоставало денег на покупку кинжала и загнутой набок фуражки. На это мичманы отвечали, что мне ни к чему тратить собственные деньги, так как по уставу службы интендант обязан снабжать ими офицеров, которые того потребуют. Зная, где находилась комната интенданта — я видел ее, когда был еще в кубрике с Троттерами, — я тотчас же отправился туда.
— Господин интендант, — сказал я, — прикажите выдать мне сию минуту загнутую на бок фуражку и кинжал.
— Слушаю, сэр, — ответил он и написал что-то на клочке бумаги, который подал мне. Вот приказ, сэр; но загнутые набок фуражки хранятся в сундуке на грот-стеньге; что же касается кинжала, то вы должны обратиться к мяснику; они хранятся у него.
Я отправился наверх с приказом, решив сначала вытребовать кинжал. С этою целью я стал отыскивать мясника и нашел его в овчарне, где он сидел в кругу овец, занятый починкой своих брюк.
В ответ на мое требование он сказал, что у него нет ключа от кладовой, потому что он находится в ведении одного из матросов.
На вопрос, как его зовут, он отвечал:
— Матрос Чиксnote 12.
Я ходил взад и вперед по кораблю, отыскивая матроса Чикса, но никак не мог найти его. Одни говорили, что он на фок-мачте приставлен караулить ветер, чтобы не изменился; другие, что он на камбузе присматривает за тем, чтобы мичманы не обмакивали свои сухари в капитанскую кастрюлю. Наконец, я спросил о нем у женщин, стоявших на большой палубе между пушками, и одна из них ответила, что искать его между ними дело лишнее, так как все они имеют мужей, а Чикс — вдовий мужnote 13.
Так и не найдя этого матроса, я решил тогда похлопотать о загнутой набок фуражке и потом уже добыть себе кинжал. Мне не очень-то нравилась перспектива лазания по снастям: я боялся головокружения, зная, что если упаду за борт, то не сумею выплыть. Но один из мичманов вызвался меня провожать, уверяя, что, если я упаду за борт, мне нечего бояться утонуть, потому что если у меня закружится голова, то она непременно поплывет. Это заставило меня решиться. Я долез почти до самой грот-стеньги, иногда, впрочем, обрываясь с какого-нибудь тонкого каната и обдирая кожу на коленях. Я дошел до того места, где протягиваются с мачт толстые канаты, так что приходится лезть с запрокинутой назад головой. Мичман сказал мне, что эти канаты называются кошачьими баграми, потому что лазить по ним так трудно, что даже кошки протестуют, когда им приказывают это. Я не решился, и он предложил мне пролезть через отверстие лентяев, по словам его, нарочно устроенное для подобных мне. Так как это казалось гораздо легче, то я согласился и взобрался наконец на грот-стеньгу, запыхавшийся и счастливый окончанием путешествия.
Здесь находился капитан грот-стеньги с двумя другими моряками. Мичман представил меня по всей форме:
— Мистер Дженкинс — мистер Симпл, мичман. Мистер Симпл — мистер Дженкинс, капитан грог-стеньги. Мистер Дженкинс, мистер Симпл пришел к вам с приказом о выдаче ему загнутой набок фуражки.
Капитан грот-стеньги отвечал, что очень жалеет, но у него нет их в кладовке, так как он выдал капитанской обезьяне последнюю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21