Тогда гибель наша становилась неизбежной. Некоторые пробовали прорезать парусину кортиками, кинжалами; но это только указывало неприятелю место, где еще был живой человек, и несчастный в одно мгновение угасал под штыком или кинжалом.
Наконец, мы уже перестали сопротивляться, не смели сделать никакого движения. Враги наши ревели от восторга; некоторые говорили: не пора ли поднять парусину и покидать нас за борт. Не могу сказать, что я чувствовал в это время: я позабыл отца, мать, сестру; в сердце моем кипела одна лютая ярость; Бог знает, чем бы я пожертвовал, чтобы насытить свое мщение; и между тем мне надо было не показать в себе ни малейшего признака жизни, надо было притворяться мертвым, чтобы спасти свою жизнь!
В то время, как мы все готовились умереть подобно диким зверям, попавшим в сети, судьба сжалилась и спасла нас рукой моего верного Югурты. Вдруг мы услышали страшный взрыв, корабль вздрогнул, яркий свет блеснул в наших глазах, и все, чем был завален люк, полетело на воздух. Я сперва подумал, что батюшка в отчаянии зажег порох, который был у нас запасен; но дело объяснилось иначе. Югурта с помощью моряков, которые составляли маленький отряд, назначенный для защиты дам, притащил к люку одну из пушек, стоявших в нашей каюте, навел ее на отверстие люка и выпалил. Так как пушка была заряжена ядром и картечью, то выстрел произвел ужасное действие. Испанцы остолбенели и несколько минут не могли опомниться; а между тем мы, кто был еще в силах, тотчас спустились во внутренность корабля и перенесли туда же своих тяжело раненых товарищей.
В это время какое-то американское судно, которое со вчерашнего дня шло в одном направлении с нами, приблизилось к «Санта-Анне», и капитан спросил, что у нас делается и не нужна ли нам помощь? Ему отвечали, чтобы он думал о самом себе и убирался к черту, если не хочет попробовать наших ядер. Американец топнул ногой, назвал испанцев болванами за то, что они дерутся в такое время, когда умные люди обедают, однако, спустил на воду шлюпку и велел гребцам держаться на пистолетный выстрел от нашего корабля, чтобы, в случае надобности, подать помощь.
Между тем испанцы пришли в себя, и тут-то, кажется, вспыхнуло их бешенство. Все без исключения, даже и те подлые трусы, которые в начале сражения попрятались в трюм, выбежали на палубу. Я с ужасом видел, что их вчетверо больше нас. Нам оставалось только либо умереть, либо защищаться. Пятнадцать человек, составлявших охранную стражу каюты, расположились перед ее дверьми; я, раненый, с несколькими также ранеными товарищами, присоединился к этой ничтожной фаланге. Другие, не имея сил драться, были отнесены в заднюю каюту. Дэвид Дринкватер почти умирал: женщины насильно перевязали раны, которыми было покрыто все его тело.
Долго враждующие партии стояли одна против другой на первой палубе. Капитан Мантес сверху кричал своим, чтобы они начинали дело; но испанцы, видя у нас огнестрельное оружие, которого у них не было, медлили, не решались. В это время патер, в полном облачении, вышел из каюты и остановился между двумя сражавшимися линиями.
Перерыв в сражении, когда еще не известно, кто одержит победу, — самое тягостное, самое мучительное время для сражающихся. Кажется, они отдыхают; но тут-то, напротив, и устремляются на них все мучения, которых они не чувствовали в пылу боя; тут-то они ощущают всю боль своих ран, слышат стоны умирающих, начинают обдумывать свое положение, судить свои прежние поступки, предаваться угрызениям совести… тут-то невольный ужас украдкой заползает в души отважнейших героев. Когда патер остановился между нами, товарищи мои как будто инстинктивно переглянулись. Их малочисленность, раны, превосходство неприятеля, все подталкивало их задать друг другу роковой вопрос — что с нами будет? — а это значит: сложим оружие, покоримся! Но так думали, однако, не все; были еще мужественные сердца, которые ничего не боялись. Югурта, стоя неподвижно, в грозном положении человека, готового умереть, казался черной мраморной статуей бога брани. Старик, отец мой, также был совершенно спокоен. Дон Юлиан сердился на остановку, рвался вперед, хотел крови. Прочие с беспокойством ожидали, какое действие произведет выступление патера.
Скоро исчезла всякая надежда на его посредничество. Испанцы, увидев, что к ним подходит служитель церкви, сочли это верным предзнаменованием победы, знаком, посредством которого само небо повелевает им сокрушить нас. Громкое «ура! » покрыло голос благочестивого старца. Они кинулись на колени, целовали полы одежды его, но не слушали, что он говорил, не обращали внимания на его слезы и унесли старика в трюм. Оставшиеся тотчас сомкнули ряды и начали наступать на нас.
Я увидел, что судьба наша решилась.
— Жизнь за жизнь! — вскричал я товарищам. — Цельтесь, друзья! Не теряйте даром зарядов! Жизнь за жизнь!
— Две за одну! — отозвался Вильям Ваткинс, застрелив одного испанца и размозжив другому голову своим пистолетом. — Дважды два четыре! — прибавил он, сделав то же с другим пистолетом, который у него был в руках. — Пусть теперь эти негодяи попробуют убить меня четыре раза!
Но мы выстрелили из всех ружей; заряжать было некогда; неприятель был силен и близок.
— В каюту! — закричал я, и разом вся наша фаланга скрылась в это последнее убежище. Двери были завалены. Не теряя ни минуты, мы с доном Юлианом навели бывшие в каюте коронады на окна, схватили горящие фитили, приложили… Гром выстрела был ужасен; но крики, которые раздались в рядах неприятеля, еще ужаснее. Я никогда не забуду этого бесполезного порыва моей раздраженной мстительности;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38