— Генрих, — сказала молодая девушка, с некоторым наслаждением произнося это имя, столь редко слышанное кардиналом. — Генрих, видел ты, каким образом я тебя впустила в этот дворец?.. Ты пришел один, но если бы ты захотел расставить целую сотню браво вокруг моего жилища, я ничего бы не сделала, чтобы помешать этому.
— А зачем же мне было это делать? — спросил кардинал с преднамеренным удивлением.
— Потому что ты знал, что идешь в дом преступлений, Генрих; потому что женщина, отдавшаяся тебе с такой робостью, имеет страшное пристрастие. И мне грустно думать, что ты пришел сюда как на бойню, и что ты только и успокоил себя тем, что дал знать своим друзьям, куда ты пошел… чтобы они могли прийти спасти тебя или отомстить за тебя, если это понадобится…
— Ты с ума сошла, Анна, — серьезно сказал кардинал, — и я не простил бы тебе этой обиды, если бы не понимал твоего беспокойства. Если бы ты пожелала заставить меня заплатить ценою жизни за то счастье, каким ты меня одарила, то ты не пострадаешь от этого, так как никто не знает, что я здесь.
— Как! Имея возможность обезопасить себя в случае одного из моих кровавых капризов, ты этого не сделал?! Зная все ужасные тайны этого дома, ты пришел сюда один и безоружный, не приняв никаких мер предосторожности?!
— Я не имел на это права, Анна, — сказал кардинал со свойственным ему благородством. Да если бы даже я и имел его, к чему мне защищаться? Жизнь будет дорога мне лишь до тех пор, пока ты ее скрашиваешь своей улыбкой; если ты меня разлюбишь, смерть покажется мне заслуженной и приятной.
Герцогиня схватила белую аристократическую руку возлюбленного и поднесла ее к своим губам.
— О, если бы я знала тебя раньше!.. — прошептала девушка голосом, в искренности которого нельзя было усомниться. — О, если бы ты первый узнал мои поцелуи и открыл моей душе рай в любви, я была бы теперь женщиной, достойной лечь у ног твоих и обожать тебя! Между тем как теперь…
И Анна закрыла лицо руками.
— Все одни и те же мысли, — заметил с оттенком нежного упрека Санта Северина. — Я должен еще раз повторить тебе, что ты совершенно не виновата в том, что произошло, как не виноват пьяница, убивающий и ранящий во время опьянения. Только теперь пробудился твой рассудок, только теперь владеешь ты собой, и только теперь живешь. Люби и забудь все это, Анна, и Бог простит тебя.
Не трудно было объяснить себе популярность кардинала и то обаяние, которое распространялось на всякого, кто его слушал. Правильная красота его лица становилась особенно величественной, когда он в изящных выражениях развивал какую-нибудь благородную мысль, зародившуюся в его уме. Можно было бы сказать, что чудные произведения искусства, на которые он имел привычку любоваться, оставили на лице его отражение своей величественной духовной красоты. Так велик был свет, разливавшийся по его лицу в то время, как он излагал дивную теорию всепрощения!
Анна слушала его с восторгом.
Между тем ночь проходила, кардинал должен был вернуться домой; он встал и сказал, что уходит. Анна Борджиа хотела налить ему прощальный бокал, тот самый, в который, по уговору с иезуитом, она предполагала влить смертельный напиток. Но флакон, заключавший в себе яд Борджиа, не был вынут из своего тайника, хотя Санта Северина, рыцарь до мозга костей и храбрый до безумия, делал вид, что смотрит в окно, выходящее в сад, пока герцогиня наливала
бокал. Анна три раза подносила руку к груди, где был спрятан смертоносный флакон, и три раза она с ужасом отдергивала ее. Наконец она, казалось, на что-то решилась.
— Генрих, — сказала она взволнованным голосом, — ты выпьешь этот бокал вина за мое здоровье… но с одним условием.
— С каким?
— Ты позволишь, чтобы я прежде тебя отпила из него. О, это просто суеверие… но ведь все влюбленные суеверны…
Санта Северина улыбнулся и кивнул головой в знак согласия. Он отлично понимал этот способ успокоить его, избранный герцогиней, и был ей за это безмерно благодарен, хотя из утонченной деликатности и сделал вид, что не заметил этого. Выпив бокал, любовники расстались после бесконечных прощальных ласк. Рамиро Маркуэц, позванный госпожой, широко открыл глаза, услышав от нее приказание, проводить монсеньора до двери.
Кто же мог так изменить достойную наследницу Борджиа?
«Она колебалась, — говорил про себя кардинал, — ее жестокий инстинкт несколько раз готов был превозмочь любовь, но любовь, наконец, победила… Анна возродилась, и спасла ее моя любовь!..»
И безграничная, неземная радость наполнила душу прелата.
Со своей стороны, Анна шептала:
— Я бы скорее умерла, нежели бы убила его… Я теперь признаю, что это не каприз; я его люблю, люблю до безумия! Я сумею защитить его… и в его любви найду забвение и прощение всех совершенных мною преступлений…
Но оба они рассуждали, не принимая в расчет могущества ордена иезуитов.
ЧЕТЫРЕ ГЛАВНЫХ ИЗБИРАТЕЛЯ
Дом, в который мы введем теперь читателя, имеющего терпение следовать за нами, расположен на берегу Тибра и как раз на улице, называемой в настоящее время via Giulia. Это двухэтажный домишко жалкого вида, гадкий и разрушившийся. Соседи, которые, в сущности, живут в лучших домах, знают привратника, полупомешанного старика, грубые манеры которого и частые взрывы бессильной злобы возбуждают веселость соседних мальчишек.
В этом доме жил только один старик; никто доподлинно не знал рода его занятий. Но так как одевался он всегда довольно прилично и постоянно посещал ближайшую церковь Сан-Джованни Флорентийского, то многие из этого заключали, что он был ключарем этой церкви или церковным старостой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94