Что с ней?
— С ней-то что? Да самое худшее из всего, что может статься. Стоять перед трибуналом генерала Холька — одно удовольствие и веселая забава в сравнении с тем, что уготовано бедной маленькой фантазерке, этой несчастной проклятой душеньке, этой подружке величайших страдалиц, каких только родит земля, — женщин, которых злоба и идиотизм нашей злосчастной эпохи бросили в когти инквизиторов. Вальдштейн когда-то заслуживал похвалы за то, что противился преследованиям и сжиганию так называемых колдуний; да будет ему вечным позором, что он в конце концов обманул ожидания даже в этом единственном пункте, свидетельствовавшем в его пользу. Подробности конфликта между ним и прелестной prophetesse, известной под именем Кураж, не проникли за стены Вальдштейнова дворца, но ясно, что и в этом случае предлогом была клятая битва под Лютценом. Насколько понимает шевалье де ля Прэри, мадам Кураж предсказала Вальдштейну, что его намерение до наступления зимы избегать вооруженных столкновений с королем шведов осуществится; и Вальдштейн, полагаясь на это предсказание, разместил большую часть своих войск по зимним квартирам; а когда оказалось, что пророчество было ошибочным и битвы, которой так страстно желал Густав Адольф, не избежать, Вальдштейн был вынужден срочно созывать полки обратно; некоторые из них добрались до Лютцена к шапочному разбору, когда битва была проиграна. Теперь Вальдштейн хочет свалить всю ответственность за этот просчет на хорошенькую маленькую Кураж, которая, конечно же, больше понимает в постельных делах, чем в военных; все это говорит о мелкости духа Вальдштейна и о размерах его досады. Не на ясновидящую с хрустальным шаром должен он был полагаться, а на собственный разум, опыт, да еще на Макиавелли, который, хоть и не француз, все-таки гениален, а Макиавелли утверждает ясно и бескомпромиссно, что если одна из двух враждующих сторон желает встретиться на поле боя с другой стороной, то другая сторона обязана удовлетворить это желание.
А дела маленькой Кураж из рук вон плохи. Если б еще Вальдштейн отдал ее под военный трибунал, все сошло бы хорошо, но он, понятно, не мог этого сделать. Тогда он обвинил ее в черной магии, а это — конец. Прелестную Кураж держат catenata где-то в подземелье Вальдштейнова дворца, и там ее допрашивают инквизиторы. Если есть у Пьера хоть капля воображения — а оно у него есть, — то он легко представит себе, что это означает. Как видно, воображения у Пьера даже с избытком, и весть о несчастье, постигшем маленькую Кураж, взволновала его до того, что он побледнел. Что ж, сочувствие страждущим — дело хорошее и благородное, только не надо, чтобы оно было чрезмерным, ибо если б мог человек вчувствоваться во все несчастья, кои сотрясают мир, он неминуемо сошел бы с ума. Но куда вы, мсье де Кукан, куда собрались?!
Ибо в эту минуту Петр встал и приготовился к отъезду.
— В Прагу, — ответил он. — Не оставлю же я ее.
Шевалье тихо изумился.
— Кого? Маленькую Кураж?
— Вот именно. Я обязан ей спасением жизни, а долги следует отдавать.
— Но как вы это сделаете? Как вырвете из казематов Вальдштейнова дворца?
— Не знаю. Знаю только, что освобожу ее.
— А если ее сожгут прежде, чем вы попадете в Прагу?
— Надо спешить. Брат Медард снабдит вас всем необходимым в дорогу — если только вы не захотите подождать нашего возвращения.
Шевалье спросил, как понимать это множественное число.
— Это значит, моего возвращения с малюткой Кураж, как вы ее называете.
— Parbleu, — сказал де ля Прэри. — Конечно, подожду.
Прежде чем Петр вышел из шатра, от подножия его откатился человек, который, завернувшись в попону, лежал там, подслушивая. Человек этот отправился в палатку брата Медарда, который сидел, тщедушный, зябкий, закутавшись в шерстяной плащ до пят, и занимался счетами веритарской общины.
— Ну? — с деланным равнодушием бросил брат Медард, наклоняясь ухом к шпиону.
Шпион приник к этому уху и долго, горячо что-то шептал. При этом изможденное лицо Медарда озарилось выражением блаженства.
— Удовлетворительно, — проговорил он, выслушав шпиона до конца. — Весьма удовлетворительно. Ты хорошо поработал, очень хорошо.
— Возможно, — отозвался шпион. — И все же я кажусь себе свиньей.
— Без всякого основания, брат, без всякого основания. Ты открыл правду, а, правда священна.
— Правда священна, — повторил шпион и удалился пятясь.
А Медард остро очинил новое перо и написал на маленьком клочке бумаги:
«Интересующий В. В. выезжает в Прагу с целью освободить колдунью по имени Кураж».
Эту записочку он привязал к ножке одного из трех почтовых голубей, тайно в тот день доставленных в лагерь из Праги, из дворца Вальдштейна.
ПОД КЛАДБИЩЕМ КАЗНЕННЫХ
В Праге, куда Петр добрался за три дня скачки, изнурительной из-за сильного снегопада, его встретили две вести — одна хорошая, другая дурная. Добрую он получил первой, еще в Страговских городских воротах, через которые лежал его путь: после ужасной казни военных на Староместской площади других казней не было, следовательно, прекрасная колдунья Либуша Кураж еще не сожжена. А недобрая весть достигла его ушей, когда он медленно, шагом, проезжал по тихим улочкам заштатного провинциального города, в который превратилась Прага, некогда полная жизни императорская столица, какой Петр помнил ее по временам своего детства. Направлялся он к арене своих мальчишеских забав, туда, где когда-то была маленькая площадь по названию Торговая, над которой высился храм Девы Марии Заступницы и который, как он слышал, напрасно искал бы теперь: на месте домов, образующих эту площадь, выросло новое здание дворца — пражской резиденции Вальдштейна, герцога Фридляндского;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139