Помимо дельфинов, резвившихся вокруг судна, куда глаз хватал, не было заметно признаков жизни, разве что порой огромный серый альбатрос взмахнет в вышине крылами и замрет, распахнув их во всю ширь; или спланирует к палубе, видно желая рассмотреть ее поближе, да поскорее удалится, словно то, что он увидел на судне, внушило ему ужас. Петр поделился с капитаном этим наблюдением.
— А я ему, альбатросу, и не удивляюсь, — отозвался тот, — потому как человек — ужасная сволочь.
— Возможно, — согласился Петр. — Но в такие минуты, как эти, я охотно забываю и прощаю все, что причинили мне люди.
Он в самом деле был счастлив как никогда. При своем атеизме, можно сказать врожденном, поскольку он отлично гармонировал с его непримиримым бунтарским духом, не признающим ни выдумок, ни догм, Петр прекрасно знал: то, что мы называем природой, абсолютно равнодушно к человеческому племени, рождающемуся, живущему в убогости и в убогости умирающему. И все же он не мог прогнать мысли, что блаженный покой этого плавания домой, к султану, которого он любил как более слабого, нуждающегося в его помощи друга, к прекрасной Лейле, чье имя обозначает долгую темную ночь, — этот покой благословенным образом связан с его удачей, с его победой, достигнутой в тот момент, когда все было потеряно. Петр часто сиживал на рее передней мачты, имея за спиной грот-мачту, а под ногами женскую голову с выпученными мертвыми глазами — предположительно голову Дульсинеи, ибо именно ее резной бюст украшал нос судна, — и, пристально вглядываясь в неподвижную черту горизонта, подводил итоги своей жизни и находил их удовлетворительными. Было ему всего двадцать три года, из них три, проведенные в сточных каналах сераля, следовало откинуть, ибо возраст — так он решил для себя — измеряется числом лет, прожитых на земле, но отнюдь не под землей. Приблизительно столько же, то есть двадцать, было и знаменитой Жанне д'Арк, когда она погибла на костре. И разве он, Петр, сделал не то же самое, что и прославленная pucelle, Дева, посадившая на французский трон слабовольного Карла VII? Слабый Карл или Людовик XIII — какая разница? Напротив, в этом — захватывающая аналогия. Если же и есть тут разница, то только и пользу Петра: Деву сожгли заживо, меж тем как Петр всего лишь обжег руку, сам же остался цел и невредим и вот спешит теперь, помня о благе и пользе всех народов, снова взяться за свое служение; и приветствуют его небо и море, а также дельфины, обезумевшие от радости, что он существует на свете, в то время как альбатросы спасаются бегством, ужаснувшись его величию.
Все прекрасно, но прекраснее дня — часы рассвета. В теплых предутренних сумерках сначала возникают смутные, легкие, колышущиеся тени — восходящее солнце отбрасывает их от низких сверкающих волн; потом там, где небесный свод соприкасается с морской гладью, вспыхивает ослепительная искра, она превращается в быстро вырастающий раскаленный уголек — и вот во всем своем сияющем величии появляется Гелиос на золотой колеснице, запряженной четырьмя огненными скакунами, и улыбается приятелю своему Петру из рода Титанов, а тот, сидя на своем рее, дружески помахивает ему в знак привета.
Но когда «Дульсинея» обогнула Пелопоннес и Крит и вошла в воды моря, в незапамятные времена названного по имени царя Эгея, — моря очень опасного из-за бессчетных островков и рифов, — погода испортилась. С ливнями налетел зюйд-вест, море вздулось длинными тяжкими валами, по небу понеслись грузные тучи. Еще до того, как разразилась буря, капитан Ванделаар, обладавший отлично развитым и тренированным нюхом на погоду, приказал спустить верхние и средние паруса, остальные зарифить, уменьшая их площадь. Не прошло и получаса после того, как эти работы были исполнены, море разбушевалось вовсю. Тут-то и оказалось, что недоверие теоретически подкованного Петра к красивому кружеву за кормой было вполне оправдано: остойчивость, одна из главных добродетелей корабля, не принадлежала к достоинствам «Дульсинеи». Она качалась, и подскакивала, и шаталась на волнах, стеная всеми своими сочленениями, и балками, и реями, и мачтами, а ветер, хлопающий такелажем, громовым ревом заглушал ее стоны. «Дульсинея» не прекратила безобразия даже после того, как убрали все паруса: она оказалась zimperlich, как выразился о ней первый рулевой, родом из Вены, то есть по-женски чувствительной недотрогой, требовавшей деликатного обращения. Несколько успокоилась «Дульсинея», когда штурвал ухватил своими опытными руками сам капитан, — но и после этого она все еще стучала, гремела и скрипела всем, что не было как следует принайтовано. Через несколько часов капитан вернул штурвал рулевому из Вены, и «Дульсинея» моментально в полной мере проявила свою злобность: не успели и глазом моргнуть, как она вздыбилась кверху бушпритом, а свалившись обратно, окатила себя целой водяной горой, которую сама же и подняла, и эта гора смыла с палубы все, что не было прибито или привязано, и прежде всего впередсмотрящего. Так в малочисленной команде остались теперь капитан, юнга, кок да четыре матроса, причем один из них, второй рулевой, валялся в горячке, бредил и временами терял сознание.
Было бы неразумно продолжать плавание, пока не пополнится команда, и капитан взял курс на ближайший порт, каковым оказался Родос, ворота овеянного легендами Острова Роз.
«Дульсинея» бросила якорь на рейде, и капитан приказал дать два холостых пушечных выстрела и вывесить вымпел с голубыми полосами в знак необходимости нанять матроса. Так делалось тогда во всех портах мира, христианских и мусульманских.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139