Жди меня прямо здесь, Вабаш.
— Я буду ждать тебя здесь и сделаю, что должно быть сделано.
— Ты хорошо схватываешь суть, шаман. Гитчи-Маниту осыпет благодеяниями племя Баашимуна, край Красных Ив. Возвращайся к себе, но попроси Нацунка, не теряя времени, явиться ко мне. Ваши стойбища разбиты на одном плато. И набери в рот воды, Вабаш, если не хочешь, чтобы Гитчи-Маниту, повелитель молнии, обратил твои кости в пепел. Ты старик, а старики бывают порой болтливы…
Резким движением старый шаман откинул одеяло, сделанное из волчьих шкур, обнажив свое тщедушное покрытое шрамами тело. Горделивый огонек вспыхнул в его серых глазах.
— Годы клонят меня к земле, Арики, но я помню, каким молодым и сильным я был. Вот отметины обряда посвящения, а вот следы от ударов врагов. Их на моем теле больше, чем звериных следов на свежем снегу. Я ненавижу Виннета-ка, потому что он ставит под сомнение власть шаманов и потому что он заключил союз с пришедшими с моря белыми людьми. Моя власть не так велика, как твоя, но я чутко прислушиваюсь к голосу Великого Духа. Не отбрасывай меня с презрением, как изношенный мокасин, Арики.
— Мой язык обогнал мою мысль, Вабаш. Мы следуем одним путем, и я почитаю тебя в своем сердце, как сын чтит своего отца.
Однако в глубине души великий колдун Арики, 'Тот, кто носит рога', считал, что старый шаман несет вздор и что пора ему оставить на земле свою бренную оболочку и отпустить свою свободную и облегченную душу в богатые дичью прерии невидимого мира. Изношенный мокасин! По правде говоря, образ был точным!
После, в ожидании Нацунка, Арики закончил рисовать на своей левой щеке круг из четырех священных цветов, представлявших одновременно четыре стороны неба и торжество героев. Красный, что пылает в зарю на востоке; зеленый, приносимый с юга теплым ветром прерий; белый — коготь севера, и желтый, сияющий на западе при заходе солнца.
Лейф и его проводник добрались до плато. Несколько березовых рощиц вырисовывались темными пятнами на фоне серовато-бледного снега. Путники поднимались вверх с самого утра.
Усталость давила Лейфу на плечи и острой болью отдавалась в пояснице. Он пристально, до боли в глазах, вглядывался во мрак. Не приведет ли их это восхождение от плато к плато к самим облакам, клубившимся у верхнего гребня?
Пурпурное Облако с необычайной легкостью передвигался в полутьме. Его шаг сохранял прежнюю уверенность, а тело — гибкость.
Луна соскочила с ложа облаков, круглая и рыжая, как свернувшаяся в клубок белка, и холодный свет внезапно отшлифовал выступы, подчеркнул шероховатости плато.
Пурпурное Облако остановился, поднял лицо к звездам. Он принялся громко взывать к Великому Духу.
— Небесный вождь, повелитель луны и звезд, убери с моей дороги злых духов тьмы. Я пред очами луны, а мне следовало быть под покровом шатра. Но если ты велишь, злой дух не посмеет явиться.
Потрясенный Лейф затаил дыхание. Была в этой простой молитве горячая вера. Скрелинг обращался к духу своего бога с уверенностью, что его услышат. Викинги более вольно общались с Одином, Тором и Фрейей, и их просьба о помощи больше напоминала сделку, чем молитву. «Благоприятствуй мне в походе, и я дам тебе быка!» При этом они отваживались оспорить сделку или урезать стоимость подношения, если боги прикидывались глухими или плохо справлялись со своей задачей.
Пурпурное Облако взял горсть снега, потер им глаза, рот и уши и призвал своего спутника сделать то же самое. Теперь они увидят лишь то, что должно быть увидено, скажут лишь то, что должно быть сказано, услышат лишь то, что должно быть услышано!
И первый раз за все утро Пурпурное Облако заговорил.
— Мы обогнули гору. Стоянки племен на другой стороне склона. Так мы попадем на седьмое плато, где Виннета-ка нашел защиту у Великого Духа.
Тогда Лейф задал, в свою очередь, вопрос, мучивший его с момента встречи со скрелингом:
— Почему ты спас моего сына, Пурпурное Облако? Ведь Иннети-ки и ребенок стали жертвами ненависти колдунов. А ты сам не боишься?
— Мой отец О-Ке-Хе говорил со мной.
Он ронял слова глухим голосом, неторопливо.
— Мой отец О-Ке-Хе говорил со мной. И он сказал мне: «Не позволяй ни голоду, ни холоду, ни боли, ни страху перед ними, ни острому зубу опасности, ни челюсти самой смерти мешать тебе вершить полезные дела…» Вот почему я исполнил волю Иннети-ки.
Лейфу показалось, что сын народа Лисицы не все ему сказал, но время для объяснений было совсем не подходящее. Они вновь пустились в путь, пересекая плато по диагонали. Медная палица, как шишка на снегу, блестела на бедре у Пурпурного Облака.
Две небольшие напуганные крысы выскочили из пня и бросились наутек.
Путники пересекли медвежью тропу.
— Медведю следовало бы спать в это время года, — прошептал Лейф.
— Порой злые духи принимают образ медведя, — сказал Пурпурное Облако.
Они стали карабкаться по неровному склону, который вел к верхнему плато. На гребне плато их охватила дрожь от ледяного дыхания облаков, проносившихся у самой земли.
Пурпурное Облако приложил палец к губам и долго вслушивался в ночные звуки.
У Лейфа застучала кровь в висках. Лишь несколько полетов стрелы отделяли его от любимой Иннети-ки. Скрелинг подал знак рукой двигаться вперед.
Они прошли между горками из камней и земли, там и сям разбросанными по плато. Большинство этих холмиков не превышали человеческого роста, но некоторые достигали высоты двух копий. Поднятые камни были испещрены знаками и фигурами, напоминавшими норманнские руны.
Пурпурное Облако то и дело останавливался, чтобы послушать тишину. Раза два-три он, похоже, колебался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36