Подозрение вкралось в душу Никифора, и он вскричал:
– Где ожерелье? Я хочу его видеть!
– Это невозможно.
– Ты его потеряла?
– Нет.
– Продала, может быть?
– Я его заложила.
Никифор схватил Ирину за руку так крепко, что она закричала, а его шрам между бровей стал кровавым.
Гнев и грубость мужа ободрили Ирину. Она холодно сказала:
– Я заложила, чтоб одолжить денег Евдокии, которой Хорина отказал в уплате одного долга. Если ты осуждаешь мой поступок, то упрекай самого себя. Твоя скаредность приучила меня скрывать от тебя многое; берегись, чтобы твоя грубость не научила меня остальному…
Он выпустил ее руку и с выкатившимися от ревности глазами пробасил:
– Я взял тебя без приданого… за красоту и за то, что слыла ты умною. Я дал тебе счастливую жизнь, так как ты в точности исполняла брачный договор. Тебе завидовали даже в императорском гинекее. Твоя роскошь заставляла бледнеть от досады жен патрициев. Достаточно одного моего слова, чтобы засадить тебя в келью, еще более тесную и ужасную, чем те, в которых сидят монахини Каниклионского монастыря. Я узнаю от Хорины и о долге, и о закладе. Дай Бог, чтобы ответ удовлетворил меня. Доверие Никифора приобретается медленно, а потерять его можно в одну минуту.
Он вышел из залы. Поставка хлеба требовала его присутствия за городом. Ирина знала, что до завтра она избавлена от его общества.
Она улыбнулась, глядя ему вслед. Уверенность, что Евдокия не выдаст тайны своей подруги, придавала ей спокойствие. К тому же она считала, что недоверие мужа, после стольких лет верности, избавляло ее от всяких к нему обязанностей. Она спешила изгладить из своей памяти образ Никифора и даже старалась забыть его голос, чтоб всецело отдаться мечтам о любви, которые, благодаря появлению Дромунда, готовы были стать действительностью.

Глава 15
Заговор
С того самого вечера, когда дружинники были вырваны из рук палача, Ирина получила от Евдокии лишь одну короткую, уведомляющую о совершившемся записку. Но такой лаконизм не мог удовлетворить жажду влюбленной женщины, которой хотелось знать все дорогие для нее подробности происшедшего. Три дня тревожного ожидания, протекшие без новых известий, только увеличили и усилили зародившуюся в ней любовь.
Изнемогая в томлении, Ирина вдруг заметила в конце сада, на аллее, которая вела к дворцу, показавшиеся среди зелени носилки Евдокии. Потеряв всякое самообладание, она не могла уже подождать, пока носилки приблизятся к дому, а бросилась сама к ним навстречу и, отдернув занавеску, прошептала на ухо Евдокии:
– Благодарю тебя, милая, дорогая! Где он теперь?
Нежно поцеловав свою подругу, Евдокия веером указала на слуг, несших ее, а потом вышла из носилок.
Ирина поспешно увела приятельницу в уединенное место сада, где пальмы, обильно орошаемые протекавшим ручьем, разрослись и составили непроницаемый свод. Там, усевшись на бронзовую скамейку, Евдокия залилась веселым смехом.
– Где он?.. – повторяла она. – Какая же ты, право! Ты думала, что я спрятала его в своих носилках? А разве желала бы ты увидеть на подушке его голову рядом с моей?
– О, Евдокия!..
– Ты увидишь его сегодня вечером.
– В котором часу?
– В сумерках.
– Где же?
– У меня, если желаешь.
– О, моя милая!
Тронутая до глубины души, Ирина обняла своего друга и разрыдалась.
Она плакала и о своей прошедшей жизни, и об охватывающих ее надеждах, готовых осуществиться. Она плакала, как узник, выпущенный на волю после долгого заключения. Евдокия поддерживала ее с материнской нежностью, хотя, может быть, немножко и завидовала ее волнению.
Но слезы Ирины, казалось, могли течь так же бесконечно, как журчащие волны ручья, и потому она сказала:
– Ну, если ты так много будешь плакать, то покажешься ему совсем некрасивой, с красными глазами и побледневшими щечками.
– Прости меня, Евдокия; в моей груди теснились слезы, как вино в переполненном сосуде. Теперь я готова следовать за тобой, куда угодно. Но не хочешь ли ты подождать назначенного часа, за который я так обязана твоей дружбе, под сенью этих деревьев? Ожидая свидания, мы тут свободнее можем разговаривать о нем; да к тому же ты мне еще ничего не сообщила, как это все тогда обошлось?..
Евдокия начала рассказывать, как при наступлении ночи пришел палач со своими помощниками и собрался исполнить приговор; как Троил показал ему перстень с печатью Хорины, который Евдокия всегда носила на руке; как, несмотря на это, палач долго не соглашался отложить казнь, отвести воинов в тюрьму и как, наконец, это было исполнено.
– Там-то, – говорила Евдокия, – и находился обворожительный певец до сегодняшнего утра, так как Хорина – веришь ли ты? – прикинулся ревнующим! Он думал, что я выкуплю этого воина для себя. Сам позволяет себе всякие проделки, а к моим невинным фантазиям строг, как деловой человек, дорожащий своим общественным положением! Все же я добилась согласия, не выдав тебя. Но скажи мне, пожалуйста, откуда ты достала такую сумму? Сомневаюсь, что это только твои сбережения. У Никифора глаза так зорки, что он увидал бы золото и через крышку сундука.
Ирина не раскаивалась в том, что обманула мужа, но воспользоваться без позволения именем Евдокии ей было стыдно. Сильно покраснев, она призналась в своей хитрости, причем с радостью увидала, что поступок ее нисколько не огорчил Евдокию, так как последняя, выслушав ее признание, захлопала в ладоши.
– Браво! – вскричала молодая шалунья. – Твои способности мне были хорошо известны, но твоя находчивость превзошла все мои ожидания. Никифор уже обманут! Когда же у него вырастут рога?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38