Доктор утверждал, что покойный великий герцог Тосканский, из рода Медичи, который изощрял свою чувственность с рассудительностью философа, столь был восхищен этим ароматом, что приказал извлечь эссенцию из нечистот и пользовался ею как усладительными духами. А что до него, доктора, то он, когда приходит в дурное расположение духа или устает от работы, тотчас же испытывает приятное облегчение, если наклоняется над стульчаком с его содержимым, что отнюдь не должно никого удивлять, так как содержание стульчака изобилует теми же летучими солями, которые столь охотно вдыхают даже самые слабые больные после того, как химики извлекут и возгонят эти соли.
Присутствующие заткнули носы, но доктор, не обратив ни малейшего внимания на этот знак, продолжал разглагольствовать о том, что многие зловонные вещества не только приятны, но и целебны, например ассафетида и другие медицинские смолы, коренья, зелень, а превыше всего целительны жженые перья, ямы для дубленья кож, свечной нагар и проч. Короче говоря, он привел вполне достаточно ученых доводов, чтобы у его слушателей ум зашел за разум, и от зловония перешел к грязи, которая, по его словам, также является ошибочным понятием, поскольку тот предмет, каковой так называют, есть только некое изменение вещества, состоящего из тех же самых частей, которые входят в состав любого вещества. В самом грязном веществе, который мы найдем в природе, философ усмотрит не что иное, как землю, воду, соль и воздух, из коих оно состоит. И что до него, доктора, то ему все равно, выпить ли грязной болотной воды, если он будет уверен, что в ней нет ничего ядовитого, или стакан воды из Горячего источника. Обратившись к моему дяде, он сказал:
— Сэр, по своему сложению вы склонны к водянке, и, надо думать, скоро у вас будет брюшная водянка. Если я буду присутствовать, когда вам сделают прокол, я докажу вам то, о чем говорю: без всяких колебаний я выпью воду, которая потечет из вашего живота.
При этих словах леди скорчили гримасы, а дядя побледнел и сказал, что он не хочет такого доказательства его философии.
— Но мне хотелось бы знать, — продолжал он, — почему вы полагаете, что у меня склонность к водянке?
— Прошу прощенья, сэр, — ответил доктор, — но у вас распухли лодыжки и, по-видимому, у вас faciesleucophlegmatiса . Может быть, болезнь ваша oedematus, то есть подагрическая, а возможно — lues venerea. Если у вас есть основания тешить себя мыслью, что вы больны именно сей последней болезнью, я берусь вас излечить тремя пилюлями, хотя бы недуг ваш и был очень застарелым. Это мое секретное средство, сэр; я много труда положил на то, чтобы их приготовить. Недавно, сэр, я излечил в Бристоле женщину, обыкновенную проститутку, у которой можно было наблюдать самые худые симптомы — язвы, сыпь и чесотку по всему телу. Когда она приняла вторую пилюлю, сэр, кожа ее сделалась гладкой, как у меня на руке! А после третьей женщина стала здоровой и свежей, как новорожденный младенец.
— Сэр! — брюзгливо воскликнул дядюшка. — Я никак не могу тешить себя надеждой, что ваше секретное средство годится для моей болезни. Но больная, о которой вы говорите, едва ли могла стать такой здоровой, как вы воображаете.
— Я не мог ошибиться, — возразил философ, — так как трижды имел общение с ней. Я всегда проверяю таким способом свое лечение.
При этих словах леди удалились в угол комнаты, и кое-кто из них начал отплевываться. Что до моего дядюшки, то хотя он сперва разъярился, когда доктор сказал о его склонности к водянке, но тут, услышав это забавное признание, невольно улыбнулся… А для того, чтобы наказать этого чудака, он заявил, что у того на носу бородавка, которая вызывает подозрения.
— Я не берусь утверждать, что являюсь судьей в такого рода делах, — сказал он, — но мне как-то приходилось слышать, будто бородавки появляются вследствие такой болезни, а бородавка у вас на носу оседлала самую переносицу, которой, надеюсь, не грозит опасность провалиться.
Казалось, это замечание весьма смутило доктора Л., и он стал уверять, будто это только кожный нарост и кость под ним совершенно здорова; в подтверждение сего он предложил дядюшке потрогать его нос, чтобы тот мог убедиться на ощупь. Дядюшка заметил, что неделикатно брать джентльмена за нос и что он отказывается от этого предложения, после чего доктор повернулся ко мне и попросил меня оказать ему такую милость.
Я выполнил его просьбу и так грубо обошелся с его носом, что он чихнул и слезы брызнули у него из глаз к великому удовольствию всех присутствующих, а в особенности дядюшки, который захохотал впервые с тех пор, что я нахожусь вместе с ним, и сказал, что это местечко у доктора очень чувствительно.
— Сэр! — воскликнул доктор. — Натурально оно должно быть чувствительным! Но я сегодня же вечером сведу бородавку, дабы рассеять все сомнения.
С этими словами он весьма торжественно отвесил поклон всем окружающим и ушел к себе домой, где для удаления бородавки применил какое-то едкое средство, которое вызвало сильнейшее воспаление и огромную опухоль. И потому, когда он появился в следующий раз, его лицо было украшено ужасным хоботом, и то горестное волнение, с каким он рассказывал о своем несчастье, было чрезвычайно забавно.
Я был очень рад воочию увидеть чудака, который так потешал нас с вами, когда мы находили его в книге; но меня удивляет, что черты его портрета скорее были смягчены, чем преувеличены.
Мне нужно вам сказать еще кое-что, но письмо грозит разрастись до бесконечности, та теперь я дам вам передышку, а напишу со следующей почтой. Я хотел бы, чтобы вы той же монетой ответили на этот двойной удар вашему
Дж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149