С ярлами из рода Хладиров обстоит иначе?
– Мы добрые и искренние друзья, и в Бьёргвине, и в Нидаросе.
– Друзья? Пожалуй. Только вот искренние ли? Время от времени мы встречаемся, учтиво беседуем, но расходимся, держась начеку, словно корабли в ночи. Что, собственно, ты обо мне знаешь, Хакон Бешеный?
– Что я знаю?
– Да, что ты знаешь помимо того, что я травница, присланная шведским королем в дар Сверриру после победы при Фимрейте? Или лучше сказать – колдунья? «Избави нас от этаких даров», – твердили небось в Нидаросе, однако ж следили, чтоб по случаю именин и дней рождения к нам в Бьёргвин посылали другие подарки. Ну, Хакон Бешеный, искренний мой друг, когда у меня день рождения?
– В январе? Нет… в мае?
– Ошибся, оба раза, да, в общем, все равно. Я ведь тоже никогда и не вспоминала про твой день рождения. Кстати, когда он у тебя? Нет, не говори. Я попробую угадать. Мне думается, ты родился… в ноябре.
Хакон Бешеный искренне изумился.
– Правильно.
– А точнее, во второй половине ноября!
Откуда она знает? Насмехается над ним, что ли? Минуту-другую вдовствующая королева не сводила с ярла своего странно неподвижного взгляда.
– Ты – Скорпион, Хакон Бешеный. И жаждешь власти, так говорят магические книги. С человеком вроде тебя враждовать не стоит. Я хочу, чтобы ты был на моей стороне, и оттого буду тебе льстить, говорить приятные слова – может, искренние, а может, и нет. Мне кажется, тебя интересует моя племянница, верно?
– Да, интересует.
Вдовствующая королева отхлебнула вина из кубка и сказала с каменным лицом:
– У тебя хороший вкус, Хакон Бешеный.
А в Борге король Хакон с Ингой жили в своем собственном, счастливом мире. Резкий восточный ветер приносил в дом речную морось, и постель становилась сырой и холодной, но они внимания на это не обращали.
Однажды пришли несколько человек и просили разрешения поговорить с Дагфинном Бондом. Был это некий Ингьяльд Бардарсон, отец девицы Боргхильд, и с ним двое свидетелей. Ингьяльд рассчитывал представить свое дело на тинге минувшей весной, но Гломма, как на грех, устроила в округе наводнение, у всех было по горло работы, и необходимой четверти местных бондов на тинге не набралось. Стало быть, придется ждать до осеннего тинга. Но раз уж король сейчас здесь, так, может, он рассудит?
Дагфинн заметил, что беспокоить короля судебным разбирательством прежде осеннего тинга можно, только если дело впрямь необычайно важное.
Чернобородый малорослый Ингьяльд отличался горячим нравом и большой напористостью. Дело касалось юноши по имени Свейнунг Торарсон, который писал висы его дочери Боргхильд. Имели место и тайные поцелуи – эти вот люди тому свидетели. Ингьяльд, понятно, наведался на хутор к Свейнунгову отцу и изложил свою жалобу. Однако старик Тор совершенно рассвирепел, выставил его за порог да еще и выбранил вдогонку на весь двор, так что отступать больше некуда.
Дагфинн Бонд осторожно обронил, не стоит ли обратиться с этим в церковный суд, но Ингьяльд решительно заявил, что не желает связываться со священниками. Сперва он хотел третейского суда, и оказалось это ох как непросто. Каждая из сторон выставила по шесть добропорядочных мужей – вот эти-то двенадцать человек и должны были вершить суд. Но когда все сказали свое слово, выяснилось, что ровно шестеро считают Свейнунга виновным и требуют наказания, а другие шестеро опять-таки полагают, что прекрасногрудая Боргхильд изведала не более того, чем могла ожидать обладательница этакой груди, и что Свейнунг совершенно не виноват. С подобным разладом Ингьяльд примириться не мог и теперь желал настоящего суда.
Господин Дагфинн полюбопытствовал, целовал ли Свейнунг девушку против ее воли. Ингьяльд сказал, что не знает, он, мол, у дочери не спрашивал и спрашивать не намерен. Впрочем, он сам убежден, что против воли, а в этом случае закон вполне однозначен. Свейнунга должно изгнать за пределы страны. А ежели он бы еще и обрюхатил Боргхильд, его бы вдобавок объявили вне закона. Ингьяльд так и сыпал словами, по пальцам перечисляя пункты закона. Там все ясно и насчет девичества, и насчет мерзавцев вроде Свейнунга. Никто не смеет прикоснуться к женщине прежде, чем ее родня все взвесит и как следует посоветуется насчет брачного союза.
– А что, – невольно спросил господин Дагфинн, – Боргхильд и вправду потеряла девственность?
– В одиночку мне этого не установить, Боргхильд-то брыкаться начнет.
Дагфинн с трудом сохранял серьезность.
– Коли будет новый суд, – сказал он, – тебе вновь придется выставить шестерых свободных людей, готовых присягнуть, что ты говоришь чистую правду, и хотя бы один из тех шестерых, которых выставит Свейнунг, тоже должен быть готов под присягой подтвердить твою правоту – тогда у тебя будет на тинге большинство. А меньшинство должно в таком случае согласиться уплатить пеню серебром, коль скоро решение им не по нраву. Ну а если все это окажется невозможно, ты примешь на осеннем тинге Божий суд?
– Божий суд? Это еще что такое?
– Божий суд? Это еще что такое?
– Тинг или иной какой судья могут приговорить, что в доказательство твоих обвинений ты должен нести раскаленное железо либо погрузить руки в кипяток. Не будет тебе от этого ущерба – выиграешь дело.
Негодующий отец побледнел. Ба, дело-то может принять оборот, на который он никак не рассчитывал. Ингьяльд хорошо знал закон, но даже не предполагал, что тинг способен этак ловко оградить себя от соседских склок и вздорных выходок. Дагфинн Бонд благодушно протянул ему спасительную соломинку.
– Может быть, молодые люди хотят пожениться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57