Барышня Дакс дала ему пройти вперед и нагнала, только далеко отойдя от насмешников.
– Дура! – вдруг окрысился он в бешенстве. – Я научу тебя делать из меня посмешище в глазах всего лицея! Идиотка! Разве ты не могла дождаться меня на набережной под деревьями? Ведь ты нарочно сделала это?
Барышня Дакс часто теряла терпение. От отца, сурового и упрямого, и от вспыльчивой матери ей досталась по наследству кипучая кровь. Но недавняя исповедь располагала ее прощать оскорбления. Она промолчала, немного опечалившись.
Они шли по набережной. Бернар, шагавший впереди, свернул в первую же улицу.
– Куда ты пошел? – спросила старшая сестра. Бернар дерзко не отвечал.
– Ты хочешь пройти по улице Республики? Это будет крюк…
Кроме того, эта дорога была не из приятных: на улице Республики всегда толпа, и толпа элегантная: слишком многие разглядывают тебя, задевают, улыбаются. Барышня Дакс, возвращавшаяся из Фурвьера такой строгой и такой сосредоточенной, предпочла бы уединение набережных.
Однако же она последовала за лицеистом, который коротко бросил:
– На берегу реки можно встретить только всякую шваль.
На улице Республики Бернар подобрел. Он любил толпу, женские туалеты и витрины магазинов, праздный шум гуляющих. Повеселев, он даже осчастливил сестру, пошел с ней рядом; что ни говори, она была красивой девушкой, хотя ему больше нравились накрашенные женщины. Сдвинув на затылок соломенную шляпу, подбоченившись и небрежно сунув под мышку портфель, он разыгрывал из себя молодого человека, студента. Встречные, быть может, принимали их за любовников. Несмотря на свои четырнадцать лет, он был одного роста с ней. Он выпрямился и, внезапно сделавшись любезным, стал предлагать понести ее зонтик.
– Знаешь, – сказала Алиса, – мне надо будет пройти к папе: у меня поручение к нему от мамы.
Бернар сейчас же стал иронически жалеть ее:
– Бедная девочка! Тебе вечно не везет на всякие поручения!
– Но ты пойдешь со мной?
– Ты сама этого не захочешь, моя дорогая. Я должен приняться за заданные на лето уроки.
Учебный год почти кончился, но Бернар был образцовым учеником – оттого что он как нельзя лучше понимал, как будут оценены дома награды и хорошие отметки, оттого что господин Дакс, трудолюбивый безмерно, гордился своим сыном.
Алиса вздохнула. Если Бернар возвратится домой один и раньше нее, сцена упреков обеспечена; правда, если бы Бернар возвратился с опозданием и стал бы жаловаться, ее ожидала бы другая сцена, худшая… Они были на углу улицы Сухих Деревьев. Внезапно Бернар поклонился проезжавшей коляске. Барышня Дакс кинула быстрый взгляд.
Это был собственный экипаж, чрезвычайно элегантная виктория. Кони играли на бегу, а на кучере была парадная ливрея. На голубых кожаных подушках довольно красивая женщина выставляла напоказ слишком рыжие волосы, слишком продолговатые глаза, слишком накрашенные губы и платье, достойное королевы.
Дама улыбнулась Бернару и проехала. Барышня Дакс, изумленная и шокированная, схватила брата за руку:
– Бернар! Ты с ума сошел? С чего ты вздумал раскланиваться с этой… с этой кокоткой?
Бернар, рассерженный, огрызнулся:
– Отчего ты не скажешь прямо «девкой»! Кокотка? Это страшно шикарная женщина. Ее зовут Диана д'Арк…
Барышня Дакс пожала плечами: буржуазная кровь всех ее почтенных бабушек возмутилась в ней, наполнила ее отвращением и презрением.
– Мама была бы очень довольна, если б слыхала тебя! Где ты познакомился с этой тварью?
– Если тебя станут спрашивать, ты скажешь, что ничего не знаешь об этом.
Барышня Дакс сдержала резкое слово и повернулась спиной к рыжей Диане д'Арк, как поворачиваются спиной к куче грязи.
V
«Дакс и K°, торговля шелком»; социальное положение ясно из медной дощечки на двери, которая выходит на улицу Террай. Улица Террай, сумрачная и тусклая, стиснута между огромными уродливыми домами, липкими от сырости. За шершавыми, потемневшими от селитры и копоти стенами шелк отдыхает от путешествий. Его привозят издалека. Он родится в Сирии или Бруссе, на турецких полях, утыканных белыми минаретами и черными кипарисами, или в Персии, опоясанной заостренными утесами, или в кочевом Туркестане, или в китайском Кантоне, насквозь пропахшем дикой мятой, или на плоском берегу Голубой реки, которая кишит джонками, или среди японских долин, гармонично изрезанных ручьями и озерами. Жительницы Кантона, усыпанные украшениями из нефрита, женщины Срединного царства с крохотными ножками, жеманные мусмэ окружали его материнскими заботами, кормили листьями шелковицы, отогревали в особых плотно закрытых питомниках для шелковичных червей. Потом в шумных шелкопрядильнях его распутывали под небольшими проворными щетками в кипящей и проточной воде. И шелковая пряжа цвета кокона – золотисто-желтая, водянисто-зеленая или белоснежная, – заплетенная мотками, веером, овалами, сложенная в пакеты с тысячью разных названий и тысячью разных форм, начинала свое медленное путешествие. Она плыла на сампанах по большим рекам, ее перегружали на шаланды в морских портах. Пузатые торговые суда и длинные пакетботы складывали ее в своих трюмах; локомотивы перевозили ее в бесчисленных вагонах. Она отдыхала в доках и складах; тряские грузовые автомобили укрывали ее под своим брезентом, – и вот наконец она спит в складе на улице Террай в ожидании новых будущих томлений – сучения, окраски, тканья, выделки.
«Дакс и K°». Очень высокая дверь со сбитым каменным порогом; темный предательский коридор; четыре изломанные ступеньки вниз; унылый двор: острые булыжники, грязные стены, окна за решетками, похожие на тюремные отдушины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52