Л'Эстисак просунул руку между прутьями одного из окон и тихонько стукнул пальцем в оконную раму.
Ответа не последовало. Тем не менее герцог и не подумал стукнуть еще раз.
– Вы убеждены, что она услышала? – спросил Рабеф. Он возвратился из Китая. Л'Эстисак с улыбкой указал ему на это:
– Вы все позабыли, старина! Ни к чему было даже касаться оконной рамы: наши шаги звучали достаточно громко. Вспомните, какой у Мандаринши слух.
Селия и Доре стояли под руку. Л'Эстисак повернулся к первой из них:
– Имейте терпение, малютка. Нам откроют не так еще скоро. Домишко очень старый, и коридоры в нем запутанные. Присядьте! Крыльцо давно уже приглашает вас.
Рабеф глядел на спящие дома.
– Прежде, – сказал он, – одно окно из двух всегда бывало освещено.
– Да, – сказал Л'Эстисак. – На этой улице помещалось не меньше шестидесяти курилен опиума. А осталась только одна.
– Тем хуже! – заявила маркиза.
– Отчего это «тем хуже»? Ведь вы сами никогда не курили.
– Да, не курила. Но я любила смотреть, как курят другие. Они были очень красивы, эти курильни. Здесь можно было болтать, узнать кучу вещей. И все бывали здесь чрезвычайно вежливы, гораздо вежливее, чем в других местах, в кафе, в Казино – где бы то ни было.
– Верно, – сказал герцог, – хотя…
Слова слились со щелканьем задвижки: дверь приоткрылась. Похожий на призрак человек в японском кимоно и с лампочкой с красным стеклом в руке толкнул правой рукой скрипучую дверь и открыл вход в очень длинный, очень широкий, очень темный коридор.
– Добрый вечер, – сказал призрак. Нисколько не заботясь о своем странном облачении, он вышел на улицу, чтоб приветствовать гостей, и спокойно поздоровался с ними.
– Чрезвычайно мило, что вы все пришли. Мандаринша будет очень рада.
Он остановился перед Селией:
– Л'Эстисак, представьте меня, пожалуйста. Л'Эстисак представил его, как он сделал бы это в какой-нибудь гостиной:
– Капитан де Сент-Эльм… Мадемуазель Селия.
– Я счастлив, сударыня.
Лампа, которую он держал в руке, вместо шляпы обозначила приветствие.
– А теперь разрешите мне провести вас. Призрак нырнул в темноту коридора. Пламя лампы, которое почти совсем загасил сквозняк, плясало, как болотный огонек.
Идти пришлось довольно долго. Л'Эстисак был прав: старинный коридор походил на лабиринт. Он оканчивался прихожей, откуда в разные стороны вели другие коридоры. В разных местах виднелись двери, до мелочей похожие друг на друга. Проводник распахнул одну из этих дверей, за которой находилась совсем пустая комната, потом открыл вторую дверь. И Селия, которая шла впереди Л'Эстисака, помимо воли остановилась на пороге комнаты, незначительной по убранству и слабо освещенной, но откуда столь мощно вырывался всемогущий запах опиума, что, казалось, ни один непосвященный не мог войти туда. Продолжалось это только мгновение. Минуту спустя все посетители были уже в курильне, и человек-призрак – Сент-Эльм – возился с лампой, стараясь поднять пламя. Л'Эстисак церемонно, как прежде, представил незнакомку:
– Хозяйка дома, мадемуазель Мандаринша… Наш новый друг, мадемуазель Селия.
Теперь лампа была в порядке. Селия увидела Мандариншу.
Мандаринша лежала на циновках своей курильни, среди аннамитских шелковых подушек. Приподнявшись на локте, она протягивала гостье руку с тонкими до худобы пальцами.
Она была высока и стройна, сколько можно было разглядеть под ее просторным кимоно. Она была очень красива: безукоризненно правильные черты лица, взгляд, такой глубокий и строгий, что он даже пугал в этих юных и ясных глазах под лиловатыми веками, полуопущенными от страсти.
Все четыре стены комнаты были просто затянуты белыми циновками, а на полу лежали камбоджийские матрасы, покрытые другими циновками, тоже белыми. И никакой мебели. Много разбросанных подушек. Посредине курильни на большой плите зеленого мрамора деревянные с инкрустацией или бронзовые с чернью подносы. И на этих подносах стояли приборы для куренья опиума, расставленные так же аккуратно, как чаши, требники и распятье на каком-нибудь алтаре. К потолку был прикреплен китайский зонтик. А через открытую дверь виднелась банально меблированная комната с саржевыми занавесками, рипсовыми креслами и ореховой кроватью. Без сомнения, хозяйка проводила в этой комнате только часы сна. А настоящей жилой комнатой была курильня.
– Сент-Эльм, – сказала Мандаринша, – проводите наших друзей и дайте им по кимоно.
Теперь Селия в развевающемся крепдешине лежала среди подушек, так же как Мандаринша, и смотрела на Мандариншу, которая ловко двигала своей трубкой над маленькой лампочкой с пузатым стеклом. Вторую лампу убрали: она осталась в соседней комнате. А дверь прикрыли, чтоб не было слишком светло.
Спокойствие, царившее здесь, очень скоро подействовало на Селию. Все легли, никто не двигался, и разговаривали только вполголоса. И надо всем тяжелый и серый дым опиума таинственно заволакивал все предметы густой полутьмой и властным благоуханием.
Мандаринша курила. Ее продолговатые тонкие руки ловко вертели плотный бамбук, украшенный серебром, и ее уста с изумительными губами, похожими на кроваво-красный лук, прикладывались к мундштуку из яшмы. Шарик опиума испарялся в небольшом резервуаре трубки из твердой красной китайской глины, над лампочкой с пузатым стеклом. Легкое шипение делало еще более заметной царившую вокруг тишину, и в то же время курильщица ловко производила иглой тонкую операцию – по мере надобности водружая на центральное отверстие всякую частицу снадобья, оттуда отделившуюся.
Потом, когда трубка была выкурена, надо было чистить ее скребочком и губкой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76