От полиции шли и в обществе слухи о похождениях Распутина. «Вы ведь посылаетесь для охраны, а передаете другое», — раздраженно пенял он агентам. Нет никакого сомнения, однако, что был он настойчив со многими женщинами, а порой они с ним. Это ведь извечная игра, и бывают такие положения, когда мужское отступление равносильно дезертирству с поля боя. В. А. Подревская возмущалась приставаниями Распутина и попросила А. С. Пругавина пойти с ней к нему под видом ее дяди. Шел чинный разговор, и «вдруг я вижу, — пишет Пругавин, — как она быстрым привычным движением вынимает из волоса гребенки и шпильки, делает легкое движение головой, и в тот же момент волна темно-русых волос рассыпалась по ее плечам и спине… Из рамки густых пышных волос выглянуло оживленное раскрасневшееся лицо с тонкими красивыми чертами. Я с большим недоумением посмотрел на нее, не понимая, зачем она это делает, к чему эта игра». Нет святых на земле, сказал бы Распутин, и на доклад агента, что его ожидают две красивых дамы, ответил: «Мне такие и нужны».Все это рано или поздно должно было плохо кончиться. 25 марта 1915 года Распутин на пять дней приехал в Москву, и уже на второй день произошел скандал в «Яре», занявший почетное место в «распутиниане». В докладе товарищу министра внутренних дел В. Ф. Джунковскому от 5 июня 1915 года начальник Московского охранного отделения полковник А. П. Мартынов так излагал события:«…26 марта сего года, около 11 часов вечера, в ресторан „Яр“ прибыл известный Григорий Распутин» вместе с А. И. Решетниковой, журналистами Н. Н. Соедовым и С. Л. Кугульским и «неустановленной молодой женщиной». «Вся компания была уже навеселе… пригласили женский хор, который исполнил несколько песен и протанцевал „матчиш“ и „кэк-уок“. По-видимому, компания имела возможность и здесь пить вино, так как опьяневший еще более Распутин плясал впоследствии „русскую“, а затем начал откровенничать с певичками в таком роде: „Этот кафтан подарила мне „старуха“, она его и шила“, а после „русской“: „Эх, что бы „сама“ сказала, если бы меня сейчас здесь увидела“. Далее поведение Распутина приняло совершенно безобразный характер какой-то половой психопатии: он будто бы обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести беседу с певичками, раздавая некоторым из них собственноручные записки с надписями вроде „люби бескорыстно“ — прочие наставления в памяти получивших их не сохранились. На замечание заведующего хором о непристойности такого поведения в присутствии женщин Распутин возразил, что он всегда так держит себя перед женщинами, и продолжал сидеть в том же виде. Некоторым из певичек Распутин дал по 10-15 рублей, беря деньги у своей молодой спутницы, которая затем оплатила все прочие расходы по „Яру“. Около 2 часов ночи компания разъехалась».Этот полицейский отчет отчасти совпадает с рассказами о проповедях в бане или с «Исповедью» Хионии Берландской, она пишет, что Распутин «и в поле на работе соберет всех и заставит иногда кого-нибудь обнажить его. Сестры видели в этом блаженство его и детство — невинность». Полиция в этом невинности не увидела. Но я склонен отнестись с осторожностью как к показаниям разочарованных «сестер», так и — в большей степени — к полицейским отчетам.Настораживает уже то, что отчет о событиях в марте был составлен только в июне. Московский градоначальник генерал-майор Адрианов говорил и даже писал впоследствии, что «никакой неблагопристойности» Распутин в «Яре» не сделал. Осенью 1916 года добивался он свидания с Распутиным, но тот его не принял, сказав, что хотя он «и дал другое показание, но все-таки ему нужно было в свое время, когда он был градоначальником, посмотреть, что такое полиция писала Джунковскому». Когда Распутин снова кутил в «Яре» в мае 1916 года, цыганский хор жался, боясь скандала и допросов, а градоначальство сразу же командировало двух чиновников «для охраны».Если Адрианов изменил позицию потому, что противники Распутина Щербатов и Джунковский были уволены с постов министра и его товарища, то можно предположить, что и рапорт о событиях в «Яре» составлялся в угоду только что назначенному Щербатову, Джунковскому и поддерживавшей их сестре царицы Елизавете Федоровне. Любой знакомый с методами русской полиции знает, что то или иное происшествие может она раздувать или сжимать — в зависимости от того, что требуется начальству.Неполицейские описания распутинских кутежей производят не такое комически-зловещее впечатление. Б. А. Алмазов вспоминает, как на вечере у Екатерины Лесненко Распутин слушал «Ave Maria» и просил повторить, а потом с хором гостей, размахивая руками, подпевал своей любимой "Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить… "Захотел он доказать, что у них в деревне танцуют не хуже, чем в императорском балете: подражая солисту балета Александру Орлову, пустился в пляс на столе — но с грохотом рухнул и тут же вскочил, крича пианисту: «Давай дальше… Танцевать я горазд!» Когда же Орлов сказал: «Вот бы вы вместо „Вилла Родэ“ пришли хоть раз искусство посмотреть… Я бы вам „Иванушку-дурачка“ показал… Вы бы ахнули!» — Распутин необычайно обиделся, увидев в «Иванушке-дурачке» намек на себя, и большого труда стоило растолковать ему, что речь идет о роли в балете Пуни «Конек-Горбунок».После танцев рассказывал он сказку про «добрую царицу», напугался, увидев, как один журналист записывает ее, просил не печатать — тот напечатал. Звали его к цыганам ехать, особенно один из гостей, но чем настойчивее тот предлагал, тем упорнее Распутин отказывался и с рассветом отправился домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96