Я не почувствовал, что разбил колено. Я не думал о том, что возможно, осколками будет поврежден мотоцикл, заботливо сохраняемый в прекрасном состоянии. Я не подумал также о моем водителе. В мыслях было только одно: значит, вот как это бывает.
Потом я почуял незнакомый запах — своеобразная смесь дизельного масла и бензина, крови и фосфора, земли и гари, короче — запах войны.
Потом последовал еще один залп и еще один. Я плотно прижался к земле. То было мое боевое крещение. Лишь через несколько минут — мне показалось, прошла целая вечность — я позвал водителя, который был счастлив, услышав мой голос, но и я облегченно вздохнул, Когда он отозвался.
Затем мы помчались дальше. Поскорей от этого моста, от этой вони! Позади нас послышался новый разрыв…
Когда мы проехали несколько сот метров, нам что-то крикнули пехотинцы. Мы затормозили, из мрака ночи вышла какая-то фигура, чтобы задать риторический вопрос, не сошли ли мы с ума, поскольку своей дурацкой мотоциклеткой вызываем огонь французских орудий.
«Мотоциклетка», сказал он — я вдруг вспомнил, что в армии запрещено такое «презрительное» название мотоцикла.
Мы пошли дальше пешком к командному пункту батальона; командир постарался в темноте объяснить мне где расположен блиндаж, который нам предстояло утром захватить.
Видимо, он был счастлив, что приобрел в моем лице сильную поддержку. Он себе представлял, что нам достаточно по возможности вплотную подобраться к цементным глыбам, как мы их обстреляем и под самым его носом уберем. Очевидно, он приписывал нашим 37-миллиметровым пушкам огромную ударную силу. Но он не мог разъяснить, как мы подтянем туда наши машины и орудия. Это было, в конце концов, мое дело. Но задача была трудновыполнимая, это можно было считать установленным, поскольку мы с командиром батальона — не без основания — беседовали лежа: французы всю местность простреливали из своих пулеметов.
Хотя и на переднем крае было достаточно жарко, все же мы испытали неприятное чувство при мысли, что нам снова надо проехать через тот же проклятый мост.
Однако не было другого пути для того, чтобы вернуться к нашему взводу. Мы выждали разрыва очередного снаряда, а потом мой водитель помчался по трясущимся бревнам, причем коляска, наехав на каску — или то была голова? — так резко подскочила, что я чуть не вылетел.
Я, безусловно, несколько преувеличивал риск, когда по возможности подробно объяснял моим, командирам обстановку и задание. Вероятно, я преувеличивал под впечатлением моего счастливо прошедшего боевого крещения либо заботясь о моих орудийных расчетах; наверно, и то, и другое.
Взвод перешел мост без потерь. Мы укрылись за небольшой грядой и подготовили орудия к бою. Подтягивание орудий, гул моторов и порой слишком громкие в боевой обстановке приказы командиров орудий — весь этот шум привлек внимание французов.
Пулеметный обстрел усилился. Осветительные ракеты рассеивали ночную мглу, озаряли простирающееся перед нами пространство и рассыпались искрами в темноте.
Метр за метром расчеты тянули, толкали и вытаскивали вперед орудия. Для того чтобы притащить снарядные ящики, орудийная прислуга должна была по нескольку раз проделать путь под пулеметным огнем. Вскоре весь взвод, обливаясь потом, занял слабо защищенную позицию, и едва мы успели за несколько минут перевести дух, как позади нас стало светлеть, забрезжил рассвет.
Наступил новый день. День нашего первого боя.
Все происходило иначе, не так как мы предполагали.
Правда, французская дальнобойная артиллерия давала залп за залпом, с прежней интенсивностью действовали минометы и пушки из внутренних блиндажей «линии Мажино», но наши расчеты с той быстротой, как их учили, загоняли снаряд за снарядом в прорези передних блиндажей. С расположенных позади позиций зенитки и артиллерия обстреливали французские укрепления. Совсем рядом строчили пулеметы нашей пехоты, постепенно продвигавшейся вперед, оглушительно квакали минометы.
Так продолжалось три часа, очень долгих три часа.
Потом они появились — с белыми флагами и поднятыми руками, белые и черные, в одинаковой форме, французы и солдаты из колониальных частей, европейцы и африканцы.
Они хотели жить, не хотели быть уничтоженными в бункерах «линии Мажино», в недоступность которой они еще недавно верили.
Офицерские погоны
Хотя в последующие дни бои часто были очень тяжелыми и с большими потерями с обеих сторон, все же мы ожидали, что в целом французские солдаты окажут боле энергичное сопротивление. Мы спрашивали себя, почему иногда удается так быстро сломить французское сопротивление, но в своих объяснениях не выходили за пределы нашего армейского кругозора.
Очевидно, французский генеральный штаб все свои надежды возлагал на «линию Мажино» и соответственно распорядился своими резервами. Однако самое основательное, глубоко эшелонированное, оснащенное оружием, бетонированное оборонительное сооружение теряет свое значение, если его можно обойти или перебросить через него парашютный десант.
Кроме того, у нас создалось впечатление, что население Франции было психологически недостаточно подготовлено к войне. Тактика сдерживания, которую применяло французское правительство, совершенно сбила с толку как гражданское население, так и армию. Существенную роль, безусловно, сыграли прорывы французского фронта, когда проникшие глубоко в тыл германские танковые дивизии нарушили связь и снабжение французских армий. Сражавшийся на переднем крае французский солдат обнаружил не только, что его часть обойдена, но и что его обманули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161