- Вздор! У тебя совсем нет чувства юмора, Лэндж!
- Я понимаю противоречивость моего положения. Но я не считаю убийство
смешным делом.
- Когда жертва - это мы, да?
- Ты употребил не то местоимение.
- Нет, но будь по-твоему. Твои руки в крови, как и у любого.
- Я не убийца! Я никогда никого не убивал!
Я подавил другой смешок в самом его начале.
- Как насчет самоубийства? Как насчет меня?
- Человек имеет право распоряжаться собой как ему угодно! Ты?
- Ты - ничто! Ты даже не существуешь!
- Тогда чего ты так беспокоишься? Может, психопатия? Нет, Лэндж. Я -
настоящий. Ты убил меня. Ты прикончил меня! Но я существую. И придет
время, когда я буду воскрешен. Твоей собственной рукой.
- Никогда!
- Так будет, потому что я тебе понадоблюсь. Скоро!
Задыхаясь от ярости, я опять отправил своего предка во вполне им
заслуженное забвение.
Некоторое время я проклинал то обстоятельство, что я был тем, кем я
был, одновременно понимая, что ругань - тоже патологическая вспышка,
вызванная травмой смерти. Это не слишком затянулось. Я знал, что пока люди
остаются людьми, необходимо, чтобы я продолжался, в любой форме, какая
потребуется на текущий день.
Мы должны были ждать момента, когда я начну двигаться. Я это тоже
знал. Ждать и прикрывать. Чем больше времени пройдет, пока я смогу
действовать, тем сложнее все может стать при обычном порядке наблюдения за
человеком. Мы все это знали, но мы ценили глубину моих чувств и понимали,
что необходима пауза, прежде чем я опять смогу нормально функционировать.
Я стиснул зубы и сжал кулаки. Такое потакание своим слабостям может
дорого обойтись. Его придется отложить.
Я заставил себя подняться и пересек комнату, чтобы вглядеться в
седоволосое, темноглазое отражение моих пятидесяти годов в зеркале,
висящем над умывальником. Я провел рукой по волосам. Я ухмыльнулся своей
кривой усмешкой, но это не выглядело слишком убедительным.
- Ты выглядишь чертовски погано, - сказал я себе, и мы кивнули в знак
согласия.
Я пустил холодную воду, окатил морщинистую поверхность своей
физиономии, вымыл руки и почувствовал себя немного лучше. Потом, изо всех
сил стараясь не думать ни о чем, кроме непосредственной задачи, я извлек
из стенного шкафа свою одежду и оделся. Сразу, как только я начал
двигаться, возникла неотвратимая необходимость действовать. Я должен был
выбраться отсюда. Я нажал на звонок и стал расхаживать по комнате.
Несколько раз я останавливался у окна и смотрел на маленький, огороженный
парк, где почти никого не было, кроме нескольких больных и посетителей.
Высоко в небе уже тускнели огни. Я мог разглядеть три винтообразных
переходника, широкие балконы галереи вдалеке по левую сторону от меня и
яркий блеск заградительных покрытий на фоне теней. Движение на ленточных
дорожках и на их перекрестках было небольшим, и не было видно находящихся
в полете индивидуальных летательных аппаратов.
Дежурная медсестра привела ко мне молодого врача, еще раньше
говорившего, что со мной все в порядке. Так как теперь между нами
существовало безусловное согласие в данном вопросе, он сказал, что я могу
идти домой. Я поблагодарил его и, спускаясь вниз по пандусу в направлении
ближайшей ленточной дорожки, обнаружил, что мне действительно стало лучше.
Сначала было в общем-то все равно куда идти. Я просто стремился
выбраться из Амбулатории со всеми ее запахами и напоминаниями о том
прискорбном состоянии, в коем мне так недавно довелось побывать. Я
проходил мимо огромных складов с медикаментами; над моей головой время от
времени проплывали воздушные кареты скорой помощи. Стены, перегородки,
полки, штабеля, платформы, пандусы - все вокруг меня выглядело белоснежным
и было обработано карболкой. Постепенно я добрался до самой скоростной
дорожки. Санитары медсестры, врачи, пациенты и родственники усопших или
недужных проносились мимо меня со все увеличивающейся скоростью и чем
быстрее бы, тем лучше. Я испытывал отвращение к этому месту с его
потайными медицинскими припасами, клиническими отделениями, находящимися
под наблюдением обителями для выздоравливающих и следующих в
противоположном направлении. Дорожка плавно свернула за угол парка, где
эти несчастные, сидя на скамейках, или в самодвижущихся креслах, ждали,
когда для них распахнется черная дверь. Высоко над головой птицеподобные
электрокраны перевозили людей и оборудование, дабы поддерживать на должном
уровне беспрестанно изменяющиеся потребности в перемещении людей;
предметов; энергии; равновесия в пространстве, издавая при движении лишь
еле слышимые звуки, доносящиеся с перечеркнутых перекрестными штрихами
небес и напоминавшие кудахтанье курицы-несушки. Я, не переводя дыхания,
сменил дорожек двенадцать, пока не очутился в сутолоке освещенной дневным
светом Кухни с ее запахами и суетой, звуками и красками, напоминавшими мне
о моей постоянной принадлежности к этому миру, а не к тому, другому.
Я поел в небольшой, ярко освещенной закусочной. Я очень проголодался,
но уже через минуту еда потеряла вкус, а ее пережевывание и проглатывание
стали машинальными. Я постоянно бросал взгляды на других посетителей.
Голову мне сверлила непрошенная мысль: может ли это быть один из них? Как
может выглядеть убийца?
Как угодно. Это может быть любой... любой, имеющий повод и
способность к насилию, и ничто из этого не отражается на человеческом
лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63