Как к таковой я и присоединяюсь к вам, если ты примешь мой клинок.
— Я принимаю твой клинок, Господин Яма.
— И я подниму его против любого из небесного воинства — кроме только самого Брахмы, с которым от встречи уклонюсь.
— Хорошо.
— Тогда дозволь мне стать твоим колесничим.
— Я не против, но у меня нет боевой колесницы.
— Одну, весьма необычную, я захватил с собой. Разрабатывал я ее очень долго, и она все еще не завершена. Но хватит и этого. Нужно собрать ее сегодня же ночью, ибо завтра с рассветом разгорится битва.
— Я предчувствую это. Ракшасы к тому же предупредили, что неподалеку передвигаются войска.
— Да, пролетая над ними, я это заметил. Главное направление удара — с северо-востока, со стороны равнины. Позже вступят и боги. Ну а отдельные отряды будут, без сомнения, нападать и с других направлений, в том числе и с реки.
— Реку мы контролируем. Зной Далиссы дожидается на дне. Когда придет ее час, она сможет поднять могучие волны, вскипятить их и залить ими берега.
— Я думал, что Зной стерт с лица земли!
— Кроме нее. Она последняя.
— Как я понимаю, с нами будут и ракшасы?
— Да, и не только…
— А кто еще?
— Я принял помощь — полчище, отряд безмозглых тварей — от Властелина Ниррити.
Глаза Ямы сузились, ноздри раздулись.
— Это нехорошо. Рано или поздно, но его все равно надо будет уничтожить, и не стоило залезать к нему в долги.
— Знаю, Яма, но положение у меня отчаянное. Они прибывают сегодня ночью…
— Если мы победим, Сиддхартха, низвергнем Небесный Град, подорвем старую религию, освободим человека для индустриального прогресса — все равно останутся у нас противники. И тогда уже надо будет бороться и низвергать Ниррити, веками дожидавшегося, пока боги уйдут со сцены. А если нет, так опять все то же самое — а Боги Града обладали, по крайней мере, некоторой толикой такта в своих неправедных деяниях.
— Думаю, он пришел бы к нам на помощь в любом случае, просили бы мы его об этом или нет.
— Да, но позвав его — или приняв его предложение, — ты теперь ему кое-чем обязан.
— Я начну разбираться с этим, когда на то будет нужда.
— Ну да, это политика. Но мне это не по нраву.
Сэм налил темного и сладкого вина Дезирата.
— Думаю, что Кубера будет рад тебя увидеть, — сказал он, поднося Яме кубок.
— А чем он занят? — спросил тот, принимая сосуд, и тут же его залпом осушил.
— Обучает войска и ведет курс лекций по двигателям внутреннего сгорания для всех местных ученых, — ответил Сэм. — Даже если мы проиграем, кто-то может уцелеть и всплыть где-то еще.
— Если это действительно будет когда-то использовано, им следовало бы знать не только устройство двигателей…
— Он уже охрип, он говорит целыми днями, а писцы трудятся, записывая все, что он сказал, — по геологии, горному делу, металлургии, нефтехимии…
— Будь у нас больше времени, я бы помог в этом. Ну а сейчас, даже если уцелеет всего процентов десять, этого может быть достаточно. Не завтра или послезавтра, но…
Сэм допил свое вино и вновь наполнил кубки.
— За день грядущий, колесничий!
— За кровь, Бич, за кровь и за погибель!
— Кровь может быть и нашей, Бог Смерти. Но коли мы прихватим за собой достаточно врагов…
— Я не могу умереть, Сиддхартха, кроме как по собственному выбору.
— Как это может быть, Господин Яма?
— Пусть у Смерти останутся свои маленькие секреты. Да я могу и отказаться от права выбора в этой битве.
— Как пожелаешь, Господин.
— За твое здоровье и долгую жизнь.
— За твои.
Рассвет в день битвы выдался розовым, как свежеотшлепанное девичье бедро.
С реки тянулся легкий туман. На востоке золотом горел Мост Богов, погружаясь другим своим, темнеющим концом в отступающую ночную мглу, словно пылающим экватором делил пополам небеса.
На равнине у Ведры ждали своего часа воины Дезирата. Пять тысяч человек, вооруженных мечами и луками, пиками и пращами, дожидались битвы. Стояла в первых рядах и тысяча зомби, ведомых живыми сержантами Черного, которые управляли всеми их движениями посредством барабанного боя; легкий утренний ветерок перебирал шарфы черного шелка, которые, словно змейки дыма, вились над их шлемами.
Сзади расположились пятьсот копейщиков. В воздухе серебряными вихрями висели ракшасы.
Временами откуда-то из еще не рассеившихся сгустков тени доносился рык какого-то дикого обитателя джунглей. Огненные элементали рдели на концах веток, на наконечниках копий, на флагштоках и вымпелах.
Ни одно облачко не омрачало небесную лазурь. Трава еще сохранила утреннюю влагу и сверкала россыпью росинок. В рассветной прохладе почва хранила ночную мягкость и готова была оставить на себе отпечатки попирающих ее ног. Под небесами глаза переполняли серые, зеленые, желтые тона; Ведра вскипала меж берегов водоворотами, собирая листья с обступивших ее гурьбой деревьев. Говорят, что повторяет вкратце каждый день историю всего мира, медленно проступает из темноты и хлада, пробуждаемый чуть брезжущим светом и нарождающимся теплом, расцветает утро — и щурится уже пробудившееся сознание сквозь сумятицу алогичных мыслей и ералаш не связанных друг с другом эмоций, к полудню все дружно устремляется к строгости порядка, чтобы потом медленно, горестно течь под уклон, сквозь скорбный упадок сумерек, мистические видения вечернего полумрака, — к энтропийному концу, каковым снова оказывается ночь.
Наступил день.
На дальнем краю поля виднелась черная линия. Острый звук трубы прорезал воздух, и линия эта двинулась вперед.
Сэм стоял на боевой колеснице во главе своих войск, блестели его вороненые доспехи, смерть таило в себе длинное серое копье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97