Скоро ли он пришел в себя - он не знал. На этот раз дело шло
медленно, и когда он проснулся, слугами во дворце были демоны.
Когда с него спали последние анестезирующие оковы умственной
усталости, вокруг него творилось нечто странное.
Гротескные пирушки продолжались. Они устраивались в башнях, где
демоны оживляли тела своих жертв и занимали их. Творились темны чудеса,
вроде рощи изогнутых деревьев, растущих из мраморных плит самого тронного
зала - рощи, где люди спали без пробуждения и кричали, когда старые
кошмары уступали место новым. Но во дворце появились еще и другие
странности.
Тарака больше не веселился.
- Что это за проклятие Будды, - спросил он снова, когда почувствовал,
что присутствие Сиддхарты снова давит на него.
Сиддхарта не ответил.
- Я чувствую, - продолжал Тарака, - что скоро отдам тебе обратно твое
тело. Я устал от этого спорта, от этого дворца. Мне все надоело, и я
думаю, что близок день, когда мы начнем войну с Небом. Что ты на это
скажешь, Связующий? Я же говорил, что сдержу слово.
Сиддхарта не ответил.
- Моя радость уменьшается с каждым днем. Ты знаешь, почему это,
Сиддхарта? Не скажешь ли, почему ко мне приходят странные ощущения,
угнетают меня в самые сильные моменты, ослабляют меня и отталкивают прочь
как раз тогда, когда я мог бы ликовать, мог быть полным радости? Это и
есть проклятие Будды?
- Да, - сказал Сиддхарта.
- Тогда сними свое проклятие, Связующий, и я уйду в тот же день. Я
отдам тебе обратно твою плотскую одежду. Я снова жажду холода, чистого
ветра высот! Ты освободишь меня сейчас?
- Слишком поздно, глава Ракшасов. Ты сам навлек на себя это.
- Что именно? Как ты связал меня на этот раз?
- Помнишь, когда мы стояли на балконе, ты насмехался надо мной? Ты
говорил, что я тоже получал удовольствие от зла, которое ты делал. Ты был
прав, потому что все люди имеют в себе и темное, и светлое одновременно. У
человека множество частей, он не чистое, яркое пламя, каким был когда-то
ты. Его разум часто воюет с эмоциями, а его воля - с желаниями. Его идеалы
отличаются от его окружения, и он следует им, он глубоко сознает утрату
старого; но если он не следует этим идеалам, он ощущает боль, отказавшись
от новой, благородной мечты. Что бы он ни делал, все представляет собой
одновременно выигрыш и потерю, приход и уход. И он всегда скорбит об
ушедшем и в какой-то мере боится нового. Разум противится традиции. Эмоции
противятся ограничениям, которые накладывают на человека окружающие его
люди. И всегда из этих разногласий встает то, что ты в насмешку назвал
проклятием человека - грех, вина!
Пойми теперь, что, поскольку мы существовали в одном теле, и я
участвовал в твоих делах не всегда против своей воли, дорога, по которой
мы шли, не была той, где все движение идет в одном направлении. Как ты
исказил мою волю своими делами, так исказилась и твоя воля от моего
отвращения к некоторым твоим деяниям. Ты познал то, что называется грехом,
и он всегда будет падать тенью на то, что ты ешь и пьешь. Вот почему твоя
радость разрушена. Вот почему ты теперь хочешь улететь. Но это не даст
тебе ничего: чувство вины пойдет за тобой через весь мир. Оно поднимется с
тобой в области холодных, чистых ветров. Оно будет преследовать тебя, куда
бы ты ни пошел. Это и есть проклятие Будды.
Тарака закрыл лицо руками.
- Остается только плакать, - сказал он через некоторое время.
Сиддхарта не ответил.
- Будь ты проклят, Сиддхарта, - сказал Тарака, - ты снова связал меня
и ввел в еще более страшную темницу, чем Адский Колодец!
- Ты сам себя связал. Ты нарушил наш договор. А я держал его.
- Люди страдают, когда нарушают договор с демонами, - сказал Тарака,
- но Ракшасы доселе никогда не страдали.
Сиддхарта не ответил.

На следующее утро, когда он сел завтракать, раздались удары в дверь
его комнат.
- Кто смеет? - закричал он.
Дверь с грохотом распахнулась, петли вылетели из стены, засов
переломился, как щепка.
В комнату упал Ракша - голова рогатого тигра на плечах обезьяны, ноги
с громадными копытами, руки с когтями. Из его рта шел дым, когда он
сначала стал прозрачным, затем снова обрел полную видимость, снова растаял
и опять возник. С его когтей что-то капало - но не кровь, а на груди был
обширный ожог. Воздух наполнился запахом паленой шерсти и горелой плоти.
- Мастер! - кричал он. - Пришел чужеземец и просит у тебя аудиенции.
- И тебе не удалось убедить его, что я недоступен?
- Господин, множество людей-стражников напало на него, но он сделал
жест... он махнул им рукой, и вспыхнул свет такой яркий, что даже Ракша не
мог смотреть на него. Секунда - и все стражники исчезли, словно их никогда
не было... А в стене, перед которой они стояли, громадная дыра... И ни
одного камешка не упало, гладкая, чистая дыра.
- А затем ты напал на него?
- На него кинулось много Ракшасов, но вокруг него было что-то,
отталкивающее нас. Он снова сделал жест, и трое наших исчезли в свете,
который он им швырнул... Я не получил полной силы этого света, меня только
задело слегка. И он послал меня с поручением... Я больше не могу
удерживать себя в форме...
И с этими словами он исчез, и там, где лежало это существо, повис
огненный шар. Теперь его слова шли прямо в мозг.
- Он приказал тебе немедленно принять его. И еще он сказал, что
разрушит этот дворец.
- А те трое, которых он сжег, обрели собственную форму?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89