Несмотря на это, ноги Хасана были ногами молодого человека, с
сильной стопой, хорошо оформленными мускулами и правильно расположенными
костями.
Его лицо с широкими усами и глубоко сидящими глазами, было бы лицом
молодого человека, если бы не многочисленные морщины. Волосы его были
толстыми и черными, вились, как у юного пастуха. Мускулы играли, когда он
спускался по скалистому склону, перебирался через медленный поток по
камням, пробираясь в лагерь христиан.
Это была седьмая ночь осады Аламута. Хотя шейх Синан приказал ему
самому следить за пришельцами, Хасан перепоручил эту работу подчиненным
хашишиинам, - до сегодняшнего дня, когда он сам решил увидеть этих людей.
И не покидая Орлиного гнезда, он знал, что скоро наступит время
устрашения. Запертые в долине из-за своего собственного упрямства и
ложного понятия доблести, христианские рыцари победят себя сами. Жара,
жажда, соленый пот и подавленное желание действовать любой ценой
несомненно сделают свое дело. Оставленные на три недели в этой узкой
долине, они могут съесть себя живьем.
Но Хасан, почти столетие, тайный Глава хашишиинов, хотел подтвердить
свою репутацию. Человек может сойти с ума в этих местах, и этому никто не
будет удивляться. Но счесть себя побежденным ночным ветром, укусом
скорпиона и по приговору духов - это уже легенда.
В какой же шатер заглянуть? Выбрал ли христианский военачальник самый
большой для себя и своих слуг, как поступил бы сарацинский? Или он выбрал
самую маленькую палатку для собственных нужд и разместил своих людей с
относительными удобствами? Это вполне могло быть в духе их странных
представлений о братстве и равенстве.
Хасан ас-Сабах выбрал самую маленькую палатку, вытащил свой кинжал и
поднял ее край.
Кислый запах мужских тел, непривычных к ежедневному ритуалу омовения
и очищения ударил ему в лицо. Хашишиин отвернулся, стараясь дышать
маленькими глотками, и прислушиваясь к тому, что происходило внутри.
Храп идущий в двух ритмах, то совпадал по фазе, то расходился, как
два колеса разного размера, едущие по одной дороге. Определенно здесь два
человека. Может быть, начальник и его оруженосец?
Хасан поднял край повыше и полез в теплую влажную темноту. Его глаза
быстро привыкли к темноте. Он различил две фигуры под сенью палатки, через
ткань которой виднелись звезды. Один спал, вытянувшись на низкой походной
кровати из деревянных перекладин и веревок. Другой прикорнул у него в
ногах. Господин и слуга, на Норманнский манер?
Хашишиину не хотелось убивать обоих, по крайней мере на этой стадии
осады. Необходимость устрашения перевешивала необходимость уменьшения
числа врагов. Пробуждение рядом с мертвым с неизбежной мыслью: "Почему он?
Почему не я?" - что может быть страшнее?
Но, кого же выбрать - для большего страха?
Мертвый полководец с запуганным рабом, бормочущим о своей
невиновности каждому, кто захочет слушать... Это открывает интересные
возможности для разрушения христианской армии.
Или запуганный генерал, проснувшийся в ужасе от смерти, столь близкой
к его ложу... Какой путь лучше, чтобы посеять страх и смущение среди тех,
кто стоит лагерем под Орлиным гнездом?
Хасан навис над слугой, спавшим у ног хозяина. Он лежал с откинутой
назад и повернутой налево головой, рот его закрывался и открывался при
каждом вздохе. Хашишиин прислушался к ритму его храпа. Как набегающие на
берег волны, седьмой всхрап был всегда самым сильным. Казалось, он
колеблет тент и сотрясает голову человека на его плечах. Хасан суставом
пальца отмерил расстояние он мочки и приставил к коже свой нож с изогнутым
лезвием. Кончик его мягко двигался в такт дыханию. Хасан неподвижно ждал
седьмой секунды. Как только звук достиг наибольшей силы и начал стихать,
кинжал прорезал кожу шеи и вошел между костями. Храп прекратился, когда
спинной мозг был перерезан.
Хасан поднял и опустил ручку ножа - для уверенности - и вытащил
лезвие. Еще один храп по-прежнему мирно раздавался в закрытом
пространстве. Хашишиин опустился на колени и пополз обратно к открытому
краю палатки. Руку с ножом он подогнул под себя, не желая запятнать ткань
палатки кровью, и при подняв край другой рукой.
Оказавшись снаружи, Хасан возвращался среди теней, через ручей по
скользким камням. Его ноги сами находили правильный и бесшумный путь.

Бертран дю Шамбор не видел крови. В палатке было темно, поскольку
утро никогда не приходило в эту долину одновременно с рассветом. Для этого
всегда требовалось несколько часов.
Он сел, потянулся, откашлялся и сплюнул, ожидая, что его слуга Гийом
поспешит с чашей и мыльной пеной, бритвой и полотенцем, едой и вином.
Вместо этого ленивый каналья все еще лежал и спал. Бертран толкнул его.
Голова почти отделилась он шеи Гийома.
Облако черных мух взмыло в воздух.
Бертран вскрикнул, словно женщина.
Весь лагерь слышал его.

На тринадцатый вечер осады Аламута Бертран был в полном отчаянии. Из
пятидесяти вооруженных рыцарей и сотни йоменов и слуг, которых он привел в
долину, осталось шестьдесят душ. Остальные были найдены мертвыми в своих
постелях или среди скал. Чем больше людей он ставил вечером наблюдать за
холмом, тем больше терял.
Из шестидесяти оставшихся не более десяти были крепки разумом или
могли уверенно держать в руках оружие.
Он сам не был в числе этих десяти, и знал это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15