Происходя из римского города на юге Франции или севере Италии, он строго отражает местное, пуританское, провинциальное отношение к искусству – более древнеримское, чем у самих римлян. Нерон основательно грешит против такого консерватизма, и не только своим пением, лицедейством и танцами, но еще и своим стихосложением. Единственной формой литературы, которая долгое время считалась социально корректной для римского высшего класса, было ораторское искусство. Тацит едко отмечает, что Нерон был первым правителем, который нуждался в том, чтобы его речи писал за него кто-то другой: император, который умел писать себе речи, пользовался бы всеобщим уважением. Но поэзия не столь важна; и когда Тацит пишет о своем современнике Домициане, которого он одержимо ненавидел, то для своих насмешек он намеренно выбрал его мнимое знание поэзии среди других форм литературы. Общественным деятелям полагается заниматься более серьезными вещами; и поэтому Ювенал высмеивает поэтов-любителей. Но как раз Нерона вряд ли можно назвать любителем! Он не только упражнялся в стихосложении, но действительно ревностно относился к этому предмету – вот над этим можно было бы и посмеяться. Август, как обычно, показал здравое отношение к общественному мнению и выразил точку зрения аристократии, когда заметил с легкой усмешкой, что и сам начал писать трагедию в стихах – «Аякс», но не дал себе труда закончить ее.
«За трагедию он было взялся с большим пылом, но не совладал с трагическим слогом и уничтожил написанное; а на вопрос друзей, что поделывает его Аякс, он ответил, что Аякс бросился на свою губку» (Светоний. Божественный Август, 85).
После смерти Агриппины Сенека, Бурр и остальные члены императорского совета оказались неспособными удержать Нерона от сцены. Поэтому они сконцентрировали свои усилия на том, что действительно казалось достижимым, а именно, чтобы его зрителями были избранные люди, а представления с его участием проходили в узком кругу в собственном театре в Ватиканских садах на противоположной стороне Тибра. Было решено, что для дебюта императора на сцене самыми подходящими будут выступления под названием «Ювеналии». Едва ли было возможно полностью исключить греческое влияние, но было решено отвлечь от него внимание объяснениями, что эти игры к тому же содержат и сильный римский дух. Это событие носило религиозный характер и было посвящено благоденствию императора. Оно проводилось под покровительством прекрасной древнеримской богини Юности (Ювенты), чей культ связан с мужественностью и военным искусством. Ювента была богиней juvenes – молодых людей призывного возраста. Поводом к представлению «Ювеналии» послужило первое бритье бороды Нероном, что было древним семейным праздником римлян. Следовательно, повод отличался своим интимным, домашним, традиционным характером. Итак, в сопровождении жертвенных волов Нерон положил свою в первый раз сбритую бороду в ларец из золота, украшенный жемчугом, и посвятил богам в храме Юпитера на Капитолийском холме. Писатель Петроний, похоже, ходил по тонкому льду, когда, вскоре после этого, изобразил, как его нелепый Трималхион тоже положил свою бороду в золотой ларец и посвятил богам в личном храме.
Характерной чертой последующих празднеств было то, что не только Нерон, но и несколько высоких патрициев и патрицианок также принимали в них участие и включились в соревнования. (Это был именно тот случай, когда восьмидесятилетняя Элия Кателла танцевала на сцене.) Советники императора, вероятно, посчитали, что на этом фоне его собственное участие будет казаться более уместным. Но это лишь добавило мрачности, с которой приверженцы консервативных взглядов смотрели на всю эту процедуру. Их отношение искренне воспроизведено Тацитом:
«…Нерон учредил игры, получившие название Ювеналии, и очень многие изъявили желание стать их участниками. Ни знатность, ни возраст, ни прежние высокие должности не препятствовали им подвизаться в ремесле греческого или римского лицедея, вплоть до постыдных для мужчин телодвижений и таких же песен. Упражнялись в непристойностях и женщины из почтенных семейств. В роще, разбитой Августом вокруг вырытого им для навмахий пруда, были построены здания для развлечений и лавки, торговавшие тем, что распаляет самые низкие страсти. Посещавшим их выдавались деньги, которые тут же издерживались – благонравными по принуждению, распутными из бахвальства. Эти сборища стали рассадниками разнузданности и непотребства, и ничто не способствовало дальнейшему развращению и без того испорченных нравов в такой мере, как эти притоны. Даже среди занятых честным трудом едва поддерживается добропорядочность; как же сохраниться целомудрию, скромности или хоть каким-нибудь следам добродетели там, где соревнуются в наихудших пороках?» (Тацит. Анналы, XIV, 15).
Вполне вероятно, что атмосфера празднества была не слишком чистоплотной, хотя не обязательно такой развращенной, какой Тацит заставляет нас предполагать, потому что главное, против чего он действительно возражал – против появления на сцене императора.
«Наконец, с помощью учителей пения подготовившись к выступлению и тщательно настроив кифару, последним выходит на сцену Нерон. Тут же присутствовали когорта воинов с центурионами и трибунами и сокрушенный, но выражавший ему одобрение Бурр» (Тацит. Анналы, XIV, 15).
Сенека, как оказалось, тоже был там, и череду выступлений из репертуара и программы императора – «Аттис», «Вакханки» и прочее – объявлял публике Галлион, брат Сенеки. Сенека и Бурр действительно старались по возможности исправить ситуацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76