Он говорил взволнованно, с подъемом. Затем прозвучали тосты за армии и командование союзников. Теддер провозгласил тост за правительство Советского Союза и за советский народ.
Затем Жуков стал провозглашать тосты за рода войск и за присутствующих. Первый — за авиацию. Мне кажется, он это сделал потому, что справа и слева от него сидели авиаторы — Теддер и Спаатс, но тост он говорил главным образом за нашу авиацию.
— В Берлинской операции участвовало около восьми тысяч самолетов, авиация бомбила перед сухопутными войсками каждый метр, она как бы ковром покрывала весь путь, но ковер этот был очень жестким для врага, а командовал авиацией на нашем фронте вот этот молодой человек, — и показал рукой на меня. Я поднялся. Он тепло сказал о летчиках и их огромном вкладе в победу.
Слово взял Теддер и провозгласил тост тоже за авиацию. Потом выпили по очереди за все рода войск, за их командующих. Одним словом, речей было много и они продолжались бы, если бы гости не собрались вылетать к себе.
В перерыве между заседанием и приемом мы отправили много самолетов в Москву. Полетели корреспонденты с пленками, чтобы в утренних газетах опубликовать снимки, запечатлевшие капитуляцию фашистской Германии. Все успели вовремя. Утром газеты оповестили мир о величайшем событии, венчавшем трудную и кровопролитную войну.
Кончились вторые бессонные сутки. И я, как только сел в машину, тут же заснул и спал, пока не приехали.
Потом лег в кровать и снова уснул. Проспал весь день, и, наконец, уже с наступлением темноты адъютанты А. Петрушин и Н. Серов решили растолкать меня, убеждая что я никогда больше не увижу того, что творится на улицах. Они ведь прошли со мной до Берлина от Курской дуги через Украину, Белоруссию, Польшу, были моими хранителями, помощниками, спутниками и в мороз, и в жару, и в ненастье, и днем и ночью, порой без сна и отдыха. Поэтому они и могли спокойно растолкать меня, чтобы посмотреть, как в поверженном Берлине ликовали советские солдаты, пели, плясали. Вокруг светили ракеты, прорезали темное небо трассы светящихся пулеметных очередей, казалось, все войско высыпало на воздух, на улицу. Но был строгий порядок, как будто это веселье, этот праздник был специально организован, а не возник стихийно. Каждый солдат понимал, что здесь он представляет свой советский народ, народ-победитель. Но вместе с тем кроме радости и гордости победителя он проявлял и чувство великодушия победителя даже к своим врагам.
Вечером меня разбудили. И опять была на улицах иллюминация. Все пели, гуляли, плясали. В поверженном Берлине ликовали советские солдаты.
В мае, перед подписанием Декларации народов о победе, к нам вновь прибыли представители союзных войск. Их было человек 20. Да еще всевозможные делегации, представители всяких организаций, и Жуков устроил для них прием. На приеме были все члены Военного совета и начальники родов войск. Произносились тосты, выступали артисты.
Когда проводили союзников, Жуков предложил:
— Давайте зайдем и посидим по-русски.
Зашли в комнату, сели за стол. Были здесь Жуков, члены Военного совета — Телегин, начальник штаба Малинин, Соколовский, Казаков, Орел, Прошляков, начальник политуправления Галаджев. Мы сидели и вспоминали. Разговор шел непринужденный и задушевный.
Жуков сказал:
— Сейчас мы переживаем поистине исторические дни. Всем светит наша победа. А вспомните бои под Москвой… Ведь если бы было у нас тогда несколько свежих дивизий, таких, как сейчас, мы погнали бы немца черт знает куда… Да, чрезвычайно тяжелая была пора… А под Сталинградом что было? Помните клич: «Для нас за Волгой земли нет»? Противник рвался вперед, а у нас силы на пределе. Взять хотя бы авиацию: у нас было 40 истребителей против 1000 вражеских. Мы делали все тогда на сверхнапряжении, на героизме, начиная с солдата и кончая командующим. И выдержали, одолели… Потому что мы коммунисты. Потому что мы советские люди… А сейчас к нам, в поверженный нами Берлин, приезжают союзники, и мы решаем дела будущего мира… Вот я и хочу предложить тост за такую нашу советскую стойкость, за советского человека.
В июне 1945 года в Берлин прилетел Д. Эйзенхауэр с представителями союзных стран, чтобы подписать Декларацию народов о победе. Подписывался этот документ в штабе нашей группы. После официальной части был дан торжественный обед. За столом сидели представители верховного командования и наш Военный совет. Соколовский и я встречали гостей на аэродроме Темпельгоф, нам было поручено и провожать их.
После первого тоста меня вызвали к телефону. Звонил командир батальона с аэродрома Темпельгоф, куда сели самолеты союзников. Командир батальона сообщил мне, что всех гостей, в том числе и их летчиков, они пригласили в столовую, но по «сто грамм» им не поставили: ведь летчикам перед полетом пить нельзя. И вот они требуют водку.
— Я не знаю, что с ними делать, — закончил комбат. — Ведь напьются же. А им сегодня улетать.
— Подождите, давайте разберемся, — успокоил я его. — Кто требует выпивки?
— Все экипажи. Мы им организовали хороший, торжественный обед, а они…
Я разрешил дать гостям по 100 граммов, рассудив, что, кому нельзя, тот не будет пить. Прошло некоторое время, и командир опять позвонил:
— Выпили по сто грамм и еще требуют. Разрешите?
— Ставь еще, пусть пьют, сколько хотят. Тот, кому не положено, не напьется. Зачем нам быть у них няньками?
А то ведь если не дадим, обидятся. Что просят, то и давай, угощай как следует.
Через некоторое время командир батальона доложил, что члены экипажей союзников крепко выпили и разошлись кто куда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153