Здоровенный заполярный охламон в мохнатой одежде ехал верхом на лошади. Сзади к седлу была привязана свора охотничьих собак.
В снегоходе меня сопровождали несколько местных жителей. Проводив охотника заинтересованными взглядами, они тут же начали объяснять:
— На охоту поехал. Соболя бить будет. Первый раз собак в тундру ведет.
Все лето местные мужчины растят щенков, а потом уезжают в тундру и подросших собак берут с собой. Толковых, способных к охоте, оставляют жить. Остальным стреляют в ухо. После охоты из десяти собак в живых остается одна-две. Я поморщился:
— Фу! Как вы можете? Жалко же.
— А чего? У собаки мясо чистое. И потом, в тундре свои законы.
Водитель снегохода сказал, что его настоящее имя мне все равно не выговорить, так что я могу называть его Эник. Он объяснял: чтобы собачье мясо стало еще вкуснее, ее, собаку, лучше не стрелять, а палкой забить до смерти. Тогда мясо становится нежным-нежным. Очень вкусным.
— Злые вы тут, в Заполярье.
— Не-ет! У нас тут народ хороший. Добрые люди живут. А из тундры выедешь — там люди, говорят, не очень. Говорят, колдовства там много. Могут, говорят, даже так наколдовать, чтобы член не стоял. Все, говорят, от зависти.
— Ты когда-нибудь был по ту сторону Большой тундры?
— Никогда не был. И не хочу. Мне и дома хорошо.
2
День был серый, пасмурный. Этот день начался три недели назад, а закончиться должен был к середине августа. Тусклое солнце висело над городом Нарьян-Маром, столицей Ненецкого автономного округа, и недовольно морщилось. Солнцу предстояло, не заходя, освещать эту дыру целых несколько месяцев.
Все в этом городе было для меня столь непривычным, что слово «нарьян-марский» хотелось прочитать, как «нарьян-МАРСИАНСКИЙ».
Пять улиц вдоль и семь — поперек. Основной архитектурный стиль — тюремного вида бараки. Пойти некуда. Заняться нечем. Уже на второй день жизни в Ненецком округе я узлом завязывался от тоски. А аборигены проводят здесь всю свою жизнь.
Единственная наземная дорога в пригороды Нарьян-Мара некогда вела через мост, но мост был смыт год назад и до сих пор не восстановлен. А узнать у аборигенов иной путь я не смог. Разговаривать с заполярными людьми — это очень сложное занятие.
Например, я спрашиваю:
— Где бы мне купить газету?
— А на почту сходите!
— Там продаются газеты?
— Нет. Там и ларек-то сломали. Года три уж как.
— А зачем же я туда пойду?
Собеседник удивляется:
— Так больше нету нигде!
Из Нарьян-Мара в сторону Ледовитого океана мне хотелось доехать на чем-нибудь вроде оленьей упряжки. Но оленей в окрестностях Нарьян-Мара не было. Их уже отогнали на летние пастбища. Так что из города я выехал на снегоходе. За рулем сидел водитель Эник.
Лет семьдесят назад коммунисты попробовали согнать местные племена в оленеводческие колхозы. Кто-то подчинился, а одно ненецкое племя Ямб-То решило, что безопаснее будет исчезнуть. Ушло в тундру и исчезло.
Беглецов искали энкавэдэшники с автоматами и ученые-этнографы. За ними посылали погони и следили со спутников. Но найти так и не смогли. В следующий раз Ямб-То появилось только в 1986 году. Аборигены появились, закупили чаю и сигарет и опять без следа пропали. Я же говорю: местные территории ОЧЕНЬ огромны.
Я мчал через Большую тундру и думал о том, что странный я все-таки парень. Больше всего в жизни меня напрягает общение с незнакомыми людьми. Каждый раз, когда со мной заговаривают в общественном транспорте, мне хочется встать и бегом выбежать на улицу. А уж долгое общение с глупыми и несимпатичными людьми — это может меня просто убить.
И тем не менее, едва у меня выдается свободная неделька — я за свои собственные бабки покупаю билет куда-нибудь, где живут исключительно глупые и исключительно несимпатичные… и уж на сто процентов незнакомые мне люди… и общаюсь с ними… дни и недели напролет, как лось, рогами вперед, лезу общаться именно с такими людьми.
Вот зачем я приперся в это Заполярье? Если я стану умирать, здесь ведь даже священника нет, чтобы исповедать меня перед смертью. Ближайшая церковь — за полторы тысячи километров от места, где я нахожусь.
Через пятнадцать километров езды я подумал, что дальше к югу, в республике Коми, священник должен быть. Хотя бы православный. Если я стану умирать, исповедь у меня примет и православный священник.
3
Из Заполярья я улетал вертолетом. В аэропорту в очереди на регистрацию стояла толпа ненцев: молодых пьяных мужчин и просто мужчин. Местного времени было полседьмого утра. Все пили пиво. Большими глотками из полуторалитровых бутылок. Пиво в этих краях пьют вместо чистки зубов.
Кроме того, ненцы виртуозно в полный голос матерились. Правда, у меня сложилось впечатление, что смысл некоторых выражений ненецкая молодежь понимала все-таки не до конца, потому что употребляли они эти выражения в вовсе не подходящих ситуациях, типа беседы с пожилой, очень официальной русской женщиной из авиакасс.
Непосредственно передо мной регистрацию на рейс проходила бригада мужиков в ватниках и камуфляжных штанах. Они были похожи на водопроводчиков из моей петербургской жилконторы. У одного на ногах были тапочки без задников. Температура зашкаливала за минус двадцать пять.
Наш вертолет был довольно большой, грузовой. Парень в серой кофте махнул рукой: «На Печору? Пошли!» И все пошли.
Пассажиры — в основном крошечные ненецкие женщины. У них были очень кривые ноги, очень монголоидные лица и желтые, выгоревшие на солнце волосы.
В салон их влезло всего несколько. А остальное пространство они забили громадными тюками. Не знаю, что там было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44