Певец упал и наткнулся головой на угол стола. И отбыл в реанимацию. Еле откачали… Теперь он инвалид. Представляешь? Просто ради развлечения этот урод искалечил молодого парня!
— Да?
— И что самое поразительное: выписавшись из больницы, парень все равно продолжает ходить в гости к продюсеру и улыбаться его знакомым бандосам. И на концертах он все так же улыбается. А что ему остается делать? Это ведь бизнес. Не будешь улыбаться — пропадешь.
Я подумал над его историей. Потом спросил:
— Почему твой журнал обо всем этом не напишет?
Приятель даже растерялся. Прежде чем ответить, долго думал. Потом скосил на меня глаза: может, шучу?
— Шутишь? Кто же о таких вещах пишет?
Действительно, подумал я. Никто ведь не пишет о таких вещах. Никто не пишет правду. В современном мире это как-то даже неприлично.
7
Можно сколько угодно думать: как же жить правильно? А есть другой способ. Можно плюнуть на реальность и попробовать все уболтать. Наговорить столько слов, что исчезнет даже возможность найти в этих словах смысл. Этой жизнью живет очень много людей.
Я ведь тоже не пишу правду. Не из каких-то там соображений. Просто это не принято.
Считается, что журналист — сам себе не хозяин. Существо подневольное. Пишет он не о том, о чем захочет, а о том, что интересно публике. И еще считается, что публика хочет читать только о трех вещах… о трех самых важных на свете вещах: о сексе, смерти и утолении голода.
Одни пишут об этих вещах. А другие о них читают. Все вроде верно.
Но почему меня уже не первый год тошнит от одного вида отечественных газет? Почему меня не покидает ощущение, будто без моего ведома меня лишили чего-то жизненно важного?
8
Позже, уже вернувшись в СПб, я как-то попробовал обсудить эту проблему со своим приходским священником.
Он внимательно выслушал меня и сказал:
— Помнишь, где-то год назад все телеканалы трубили о том, что в Австралии подросток застрелил учителя и трех школьников? Прямо в школе. Я дома смотрю «EuroNews». Там этот сюжет крутили три раза в час. Несколько суток подряд. И наши каналы начали выпуски новостей тоже с этого же самого.
— Ну, и?…
— Тележурналисты уверены, что случившееся в Австралии (на другом конце света) обязательно должно стать известно у нас в стране. Но в тот же день, когда это случилось, дети из класса, в котором я веду беседы о вере, при мне делили шоколад. Шоколадок было двадцать восемь, а детей — тридцать два. Детям — по восемь лет. Они и так прикидывали, и этак… Не делится!
— Ну, и?…
— Дети сложили весь шоколад в кучку и попросили меня отдать его сиротам из детского дома. Сами. Никто их этому не учил. Но об этом ни один телеканал в мире не расскажет. Нет остроты.
— Ну, и?…
— Понимаешь, если бы я на уроке избил ребенка, то попал бы в новости. Возможно, на полдня я стал бы самым знаменитым священником в мире. А вот о чем мы с детьми разговариваем во время урока… о любви и прощении… о любви, которая сильнее смерти… обо всем этом говорить в новостях не принято. Просто не принято.
Священник посмотрел на меня и спросил:
— Ты понимаешь, о чем я?
Я сказал «понимаю» и почувствовал, что ненавижу свою профессию.
Июль

1
Из всех иностранных авиакомпаний больше всего мне нравится немецкая «Lufthansa».
В середине 1990-х я оказался на Филиппинах. Денег с собой у меня было немного. Если честно, денег с собой у меня почти совсем не было. Поэтому, когда, улетая с островов, я дошел до таможенного контроля и узнал, что с улетающих взимается сбор в размере $21, это стало для меня неприятным сюрпризом.
— Но у меня нет двадцати баков. Что мне делать?
— Разворачивайся и иди их искать.
Именно «Lufthansa» в тот раз пришла мне на помощь. Рыжеусый херр в форменной рубашке выслушал мою историю, сходил в офис, достал из сейфа деньги и выдал их мне.
— Счастливого пути.
— Ого! Спасибо. Наверное, потом мне нужно будет отдать эти деньги?
— А вы отдадите?
— Не знаю. Я постараюсь.
Херр махнул рукой. Он знал, что, прилетев домой, я забуду о нем и не стану стараться. В общем-то, так и вышло. Но приятное ощущение от «Lufthansa» по-прежнему со мной.
А вот от «Al Italia», рейсом которой я добирался до Милана, ощущения у меня остались гнетущие. Даже «Аэрофлот» не позволяет себе того, что позволяют итальянцы.
2
В Италию я должен был ехать через Москву. Я приехал в столицу, а оказалось, что билеты мне никто еще не купил, и в Москве я проторчал целых двое суток. Поселили меня в католической семинарии, носившей красивое имя «Мария — Царица апостолов».
Стояло лето. Семинаристы разъехались на каникулы. В семинарском общежитии было полно свободных коек. Одну из них разрешили занять мне, а соседями по комнате были трое парней, готовившихся к карьере священников.
В основном я гулял по Москве и валялся на койке. Утром читал вместе с соседями бревиарий. Вечером ходил на мессу. Днем обедал в семинарской столовой. Заходя в семинарский туалет, каждый раз натыкался глазами на рекламный стикер: «Мы слушаем Радио-Ватикано!»
Меню напоминало то, как меня кормили в средней школе: суп, пюре с тощим хвостиком поджаренной рыбы. На третье — компот. Перед тем как сесть за стол, все молились.
Во время еды кто-то из старшекурсников обязательно вслух читал Жития святых. Младшие семинаристы ели и уходили из столовой. Старшие убирали за ними и только потом садились за стол сами. То есть дедовщина была и здесь, но только наоборот.
Вечером, после бревиария, я мог некоторое время поболтать с соседями по комнате. Как я понял, двое из трех парней являлись отъявленными фанатами группы «U2». В том году как раз вышел альбом «Zooropa», и парни слушали его сутки напролет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44