На первом этаже стояли столы, заваленные пестрыми тряпками и кедиками 38-го размера. Три любые футболки за восемь ринггит. Любые двое джинсов за пятнадцать. Папаускас отрыл смешную T-Short. На белом фоне девять пар черных скелетов сплетались в наиболее популярных эротических позициях. У скелетов-мужчин член напоминал берцовую кость.
— Бригитка! Бригитка! Хочешь, я куплю тебе такую футболку? А чего? Будешь носить у себя в Брюсселе.
Начиная со второго этажа, цены выросли сразу раз в пять. Покупателей почти не было. В секции верхней одежды продавщица, согнувшись на табуретке, стригла ногти на ногах. Ножницы громко щелкали. Кусочки ногтей разлетались по сторонам.
Папаускас купил себе бешено дорогие носки. Я дошел до отдела игрушек и выбрал своему ребенку огромного надувного слона. Может быть, когда я вернусь... я ведь теперь буддист... и не пью... может, хоть теперь?..
Когда бродить надоело, мы на эскалаторе спустились в полуподвальный этаж «Робертсона». Здесь имелось несколько баров, кафе и пиццерий. Играла музыка. Охо-хо! Пять часовых поясов. Два материка. Три океана. И что я услышал? Осточертевших мне еще в Петербурге «The Cranbеrries»!
Кое-где за столами светлели европейские лица.
Я достал из пакета слона и еще раз его рассмотрел. У него были смешной хобот и маленькие ушки.
— Блядь! Я здесь всего третий день, а денег осталось!..
— Хочешь одолжу?
— Да пошел ты!
— А чего? Я ж не в обидном смысле. Мне в Карма-Центре выдали командировочные... И лама, если что, добавит...
— А как я буду тебе отдавать?
— Ты выпей со мной, как человек. И отдавать не понадобится.
— Я ведь, по-моему, уже сказал, а?
Разговаривали мы почему-то по-английски. Бригитта сказала, что все-таки странный мы народ, русские...
— Русские? Ребята, вы из России?
Мы с Папаускасом вздрогнули и оглянулись. За соседним столиком сидел краснолицый европеец. Седеющий ежик, накрахмаленная рубашка.
— Мы? Да. Русские.
— Ёбты! Подсаживайтесь! Ёбты! Русские! Ничего себе!
Неожиданный соотечественник улыбался и махал руками. Мы пересели за его стол. Он спросил, пьем ли мы текилу, и сходил за бокалами.
— Ни хуя себе! Русские! Ёбнйврот! За встречу!
Звуки языка, на котором говорили Пушкин и Толстой, Бригитта слушала с вежливым вниманием.
— Вы чего здесь делаете? Меня зовут Виталик, а вас? Вот это встреча!
Рядом с ним сидела малайская женщинка. Как обычно, неопределенно-детского возраста. Помада у нее была жирная, а тени над глазами ярко-голубые. На серой коже это выглядело будто она испачкалась, а помыться негде. Она рассмотрела меня и неожиданно проговорила:
— Как дела, морячок?
— Оп-па! Ты научил?
— Проститутка. Только три слова по-русски и знает. Нравится?
— Сколько ты ей заплатил?
— Плюнь! Здесь в порту этого добра!..
Папаускас переводил Бригитте на английский. То, что вечером Виталик звал на корабль («Все равно этой твари до утра заплачено!»), переводить он не стал.
— Когда домой?
— Через десять дней будем в Москве.
— Вот это да! Русских встретить! Наливайте, наливайте! А у меня фрахт. Я через десять дней буду в Японии.
— В Японии?
— Поехали вместе? С капитаном я договорюсь, а? Он русских тоже уже два года не видел. А?
— В Японию? Легко! Ты поедешь в Японию? А ты, Бригитта?
— Вас-то чего в эту задницу занесло?
— У нас здесь Конгресс. Религиозный конгресс.
— Религиозный? То-то я смотрю, ты не пьешь.
— Почему? Я пью. Просто жарко. И я не люблю текилу.
— Этот парень решил, что он буддист! Ха-ха-ха!
— Серьезно? Буддист? Тогда тем более надо ехать. Знаешь, сколько в Японии этих уродов?
Потом Виталик принес еще бутылку текилы. Проститутка облизывала пятую подряд порцию мороженого. Все это уже было со мной. Моряки... проститутка с эскимо... непонятная речь вокруг... Едва кончив школу, я с приятелями уехал в Ригу. Тогда все было точно так же.
Приятелей со мной было трое. С тех пор прошло пятнадцать лет. Я — вот он... а они...
Поехать именно в Ригу предложил здоровенный двухметровый парень, которого все называли Хобот. Когда он начинал гоготать, дети писались от испуга. В Риге Хобот первым делом подрался с тремя моряками. Они бежали от него, на ходу теряя бескозырки. Он же угощал проституток мороженым. В его ладони эскимо исчезало, как «Тампакс» в... ну, вы понимаете.
Еще до этой поездки Хобот говорил, что пробовал героин. Мне казалось, что он врет. В те годы героин был заграничной экзотикой. Прошло несколько лет, и родители перестали пускать парня в свою квартиру. Для них героин экзотикой уже не был. Какое-то время Хобот ночевал в подвале собственной парадной. Рассказывали, что видели его жующим что-то из бачка для пищевых отходов.
Пока судья зачитывал приговор — лечение в психиатрической лечебнице тюремного типа, — конвоиры поддерживали Хобота за локти. Он весил тридцать пять килограммов и сам подняться не мог. Я разглядывал его передние зубы — черные, выгнившие. За месяц до этого Хобот пытался украсть висящее на веревке соседкино белье. Тетечка в тапочках и халате выскочила из квартиры и заверещала. Он ударил ее ножом в глаз. До локтя забрызгал себе куртку. Клинок утонул в морщинистой глазнице почти по рукоятку.
Второго приятеля звали Герман. Отлично помню, что в Ригу он поехал, купив первые в жизни кроссовки «New Ballance». Герман был очень модным парнем. Каждое утро он жаловался, что не может отмыться от запаха вчерашней подружки. Чем только брызгаются местные сволочи? Его дорогая обувь и форма носа действовали на девушек, как хук в подбородок.
Через пять лет Герман стал совладельцем модельного агентства. Кроссовки он больше не носил. Теперь каждый его ботинок стоил как небольшой автомобиль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81