Там, где подмена была невозможной, трактат снабжали комментарием, что соответствующий святой либо иногда лгал ради защиты церкви, либо на смертном одре признал свои заблуждения, либо мученической смертью искупил грех непонимания истины. В спешном порядке измышлялись новые и новые мученики, церковные соборы, писатели, призванные восстановить соответствие догмата с головокружительной быстротой меняющейся текущей действительность Ренессанса. Так, вместе с церковью, преобразовывалась, становилась иной и ее собственная история возникновения.
Важные тексты замалчивались, заслонялись новыми, терялись в их тени; на передний план выставлялись все более ярко размалеванные легенды о святых. В борьбе с неугодными идеями, с точкой зрения объявленных врагами оппонентов применялись самые нечистоплотные средства. «Уже» Августин применял подобные методы. Ставшие опасными тексты объявляли подделкой или авторство «дробили» на несколько частей, приписывая фрагменты некогда цельного сочинения разным людям, и утверждали, что истинные свидетельства утрачены. Одним из «пострадавших» таким образом авторов оказался Ориген: в предисловии к своему переводу трактата «О началах» Руфин пишет, что благочестивые фразы этого труда были искажены еретиками. Что говорить о трактатах, когда поддельными объявлялись даже полные комплекты актов церковных соборов, если они более не соответствовали изменившимся догмам!
Заставить людей отказаться от воспоминаний честности старых авторов и заставить их поверить в новоиспеченные фальшивки, отвлечь от поисков истины и навязать им новые представления возможно было лишь в тот период времени, когда такая подвижность духа была чем-то самим самой разумеющимся. Речь вдет о времени инквизиции. Когда стремление к истине становится опасным и даже может стоить жизни, ложь становится обычным явлением.
Разъясняет Харнак в том же ключе и тот удивительный факт, что в монастырях переписывали и сохраняли так много античных языческих текстов и так мало раннехристианских работ. Уходяшее в прошлое язычество больше не было опасным для церкви, она его не боялась. Самым опасным для церкви стало ее собственное прошлое. Оно-то и искажалось в угоду злободневным требованиям. К сожалению, Харнак при всей остроте его критики не заметил того, что и языческая литература по большей части была написана заново: чтобы только что выстроенная церковная история не «повисла в воздухе», в соответствующие исторические рамки нужно было поместить и творчество «отцов церкви».
Харнак оправдывает «литературные грешки» церкви «борьбой не на жизнь, а на смерть» с еретиками и язычниками. Итогом, по его мнению, явилось создание и сохранение Ветхого и Нового Заветов. Приложи он свои высказывания к истинным временным рамкам, то есть к настоящим антиеретическим войнам (против евреев, мусульман, катаров), – тогда его выводы совпали бы полностью с моими.
Харнак считает, что все христианские сочинения, созданные до Никейского собора, в принципе чужды византийской догме и нуждаются в постоянных новых редакциях. Однако лежащего на поверхности вывода о том, что тексты эти потому и чужды догме, потому и не могут оставаться внутри рамок, что они относятся совсем к другому времени и к другим данностям, римским ли или еще более поздним, Харнак почему-то не видит. Фальсификации и проекции более поздних идей на прошлое это, с его точки зрения, самое правильное объяснение. Однако он оказывается не в силах признать вымышленным весь громадный кусок истории. Тем не менее собранные им факты, казалось бы, вопиют: многие «авторы II-III веков», с целью придания им большего веса, при помощи текстов Евсевия, Оригена, Памфила и т.д. причислены к апостольским ученикам и «состарены» на многие поколения, хотя именно Евсевий и его коллеги должны были лучше нас знать подлинное положение дел. Из двух авторов по имени Климентий и трех Иоаннов «слеплены» вымышленные персонажи (лишь новейшие исследования позволили восстановить истину). Может быть, писатели IV века могли ввести таким образов в заблуждение своих современников? Думаю, что нет.
Решения Никейского и Халкедонского соборов были вымышлены весьма поздно, скорее всего в XVI веке. К этому времени писания «отцов церкви», которые противоречат решениям этих вселенских соборов, нельзя уже было подвергать корректировке. Оставался только один выход: Тертуллиан, Ориген и иже с ними были объявлены еретиками. Даже Евсевий время от времени подозревался в арианской ереси.
В заключение настоящей главы об отцах церкви я хочу представить свое открытие, имеющее далеко идущие последствия. Речь идет о творчестве и личности одного из авторитетнейших христианских авторов Дионисия Ареопагита, а также об огромном влиянии его книг.
Первое латинское печатное издание его трудов появилось во Флоренции в 1516 году. Дионисий упоминается в «Деяниях апостолов» (17, 34) в качестве одного из «уверовавших» и крещенных Павлом в Афинах. Естественно, его епископское служение в Афинах было вознаграждено мученической смертью. Однако приписываемые ему тексты «вероятнее всего, созданы около 500 года в палестинской Сирии», – в них прочитываются мысли Плотина и Прокла, то есть смешение христианского учения с умозрительными рассуждениями неоплатоников, ставшее идеологическим фундаментом для гностицизма. Считается, что его много переписывал и переводил на латынь Иоанн Скот Эриугена (до «877»). Около «832» (то есть за полвека до Эриугены) Гиль-дуин, хитроумный аббат монастыря Сен-Дени, собравший якобы первый полный корпус латинских текстов Ареопагита, объявил его не кем иным, как епископом Парижским Дионисием (Дени), святым и мучеником (около 250), именем которого и назван главный монастырь Франции – Сен-Дени (Свято-Диони-сьевский).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94