Но если бумаги "хромают" или у вас находят "контрабандный товар", сиречь душу иудейского вероисповедания без правожительства... тогда вас просят привести в порядок ваш туалет и пожаловать в участок, где, как известно, "всё разберут". Там начертают на вашем паспорте красным по белому: "На выезд в 24 часа"... Это - наилучший исход. Но бывает и так, что тот же участок предоставляет вам возможность в сопровождении "почетного караула" съездить на родину, где живут ваши тетки, дядья и прочие родственники, с которыми вы, кстати сказать, давненько не видались! Давид Шапиро, как человек опытный, знакомый с визитами такого рода, решил, что особенно церемониться нечего, и, накинув кургузый пиджачок непосредственно на нижнее белье, сунул босые ноги в ночные туфли и стал зажигать спички, которые, как водится в таких случаях, ни за что не хотели загораться.
– Чего ты спешишь? - спросила Сарра, вырывая у него спички из рук. -Некогда ему, "курьерский поезд"! Черт их не возьмет, если они подождут несколько минут за дверьми!
Сарра зажгла ночник, и Давид побежал к дверям. Через несколько минут в доме Шапиро было весело, светло и очень оживленно.
– Сколько тут вас? - спросил высокий, широкоплечий чиновник с толстыми, чувственными губами, сопровождая свой вопрос сладким зевком невыспавшегося здорового человека.
– Нас трое! - ответил Давид Шапиро.
Полез в боковой карман и, вытащив оттуда паспорт с прочими документами, предъявил их чиновнику. И хотя у нашего героя зубы лязгали, как в лихорадке, он подал бумаги с изысканным поклоном, галантно шаркнув голой ногой в ночной туфле.
– Ты говоришь, трое? - переспросил чиновник, разглядывая Сарру Шапиро, тщетно кутавшуюся в одеяло, не закрывавшее круглых, еще свежих плеч и босых ног.
Сарра вдруг поняла, что Давид говорит что-то несуразное, и в испуге обратилась к нему по-еврейски:
– Давид, Бог с тобой! Какие трое? Ты забыл, что нас пять человек?
Давид протер глаза, точно он услыхал ошеломляющую новость:
– Пятеро? Каким образом у тебя получается пять человек?
– Математик! - говорит Сарра. - Я и ты - двое, Бетти и Сёмка - четверо...
Давид ударил себя по лбу, плюнул и сказал полицейскому:
– Я забыл! Нас не трое, а четверо!..
– Не четверо, а пятеро! - поправила Сарра.
– Почему пять? Из какого расчета?
– Квартиранта ты забыл? Или хочешь накликать беду на свою голову?..
– Тьфу! - снова отплюнулся Давид. - Я совсем запутался: нас не трое и не четверо, а пятеро!
– Тэ-экс! - протянул чиновник, не отрывая глаз от черных волос Сарры, разметавшихся по белым плечам. - Пятеро, говоришь? А может, шестеро, семеро? Сейчас увидим!
Чиновник мигнул своим помощникам, и те взялись за работу. Кровати и шкафы, столы и стулья были осмотрены по нескольку раз. С Сёмки стянули одеяло и поднесли к самому его носу электрический фонарик. То же должно было быть проделано с Бетти, но та проснулась вовремя, соскочила с кровати и завернулась наспех в простыню. В таком виде она предстала перед чиновником с чувственными губами, переводившим глаза с дочери на мать и соображавшим, которую из них он предпочел бы...
"Черт их знает, которая из них лучше! - думал он про себя. - Обе хороши, но молоденькая соблазнительне!.. Венера!.. Юнона!.. Афродита!" - подбирал он знакомые ему из романов подходящие для Бетти имена.
И только одно имя, наиболее подходившее этой прелестной девушке с горящими от скорби глазами, он никак не мог вспомнить.
Имя это было - Юдифь!
Глава 13
РУКИ ПРОЧЬ!
Если бы наш Рабинович был настоящим "Рабиновичем", а не Поповым, он, конечно, имея медаль и не попав в университет, не спал бы так крепко, как спал он в эту ночь... Он не только не слыхал звонков, шума и голосов, но не слыхал даже, как хозяин, тормоша одеяло, кричал у него над ухом:
– Рабинович! Рабинович! Рабинович!!! Вставайте! Полиция!!
– Какого черта "Рабинович"? Откуда тут взялся Рабинович? - пробормотал спросонья квартирант, протирая глаза. - В чем дело? Что случилось?
– Полиция здесь, ревизия! Облава! То есть ревизия!
– Какого черта полиция, какая ревизия? Кому это нужно? Гоните их в шею!..
– Господь с вами, Рабинович! Что вы говорите? Правожительство...
Последнее слово, очевидно, подействовало.
– Правожительство? Ага! Знаю! Где же оно?
– Что?
– Да правожительство, черт его возьми совсем!
– Тьфу, пропасть! - разозлился Давид Шапиро. - Если бы вы не были евреем, я подумал бы, что вы пьяны! Я вам говорю, что здесь полиция, идет ревизия, спрашивают о вашем правожительстве, а вы говорите: "Где оно?"
Кое-как разобрав, в чем дело, и увидев в дверях физиономию надзирателя, Рабинович с трудом поднялся и, непрерывно чертыхаясь, вошел в общую комнату, где и застал вышеописанную картину: хозяйку, завернутую в одеяло, Бетти, закутанную в простыню, и против них чиновника с чувственными губами. В первую минуту он не мог сообразить, при чем тут обе полунагие женщины и этот тип, глядящий на них такими глазами. Рабиновича мгновенно зажгла ненависть к этому чиновнику.
– Сколько тебе лет? - спросил чиновник Бетти.
– Восемнадцать! - ответила за нее мать. Но чиновник оборвал ее:
– Не тебя спрашивают!
– Восемнадцать, - повторила Бетти. - А ты не врешь, душенька? - спросил он с отвратительной усмешкой на плотоядных губах и потянулся, чтобы немного приоткрыть простыню, облегавшую фигуру Бетти.
Но в это время между ними выросла фигура квартиранта и раздался его громовой выкрик:
– Руки прочь!..
Чиновник был ошеломлен.
Никогда еще за долгое время своей практики ему не приходилось сталкиваться с таким проявлением еврейской наглости.
С минуту стоял он неподвижно, не находя слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77